Цивилизация
В «Гараже» в воскресенье, 15 мая, начались показы приуроченной к выставке New York Minute кинопрограммы «Нью-Йорк: Даунтаун», в рамках которой до 22 мая покажут 17 документальных фильмов про битников и прочих героев нью-йоркского культурного подполья: от снятой в 1959-м по мотивам пьесы Джека Керуака «Поколение бит» ленты Роберта Франка и Альфреда Лесли «Погадай на ромашке» с Алленом Гинзбергом в роли Аллена Гинзберга до прошлогодних картин «Жан-Мишель Баскиа: Лучезарное дитя» Тамры Дэвис и «Уильям Берроуз: Человек внутри» режиссера-дебютанта Йони Лейзера.
В своем фильме молодой документалист последовательно исследует взаимоотношения автора «Голого завтрака», «Пидора» (в более мягком варианте перевода — «Гомосека») и «Джанки» с гомосексуализмом, наркотиками, оружием, женой, которую он застрелил, и сыном, которого пережил. Йони Лейзер прилетел в Москву, чтобы представить свою работу, и корреспондент «Парка культуры» поговорил с ним про влияние Берроуза на современный мир, трудности первых шагов в профессии режиссера-документалиста и провокацию как инструмент и задачу искусства.
— Почему вы решили снимать про Берроуза — нет новых героев?
— Я думаю, что новые герои существуют, но он был первопроходцем, и мне сложно вообразить более интересную личность в XX веке. Многие современные художники создают глубокие, содержательные произведения, но Берроуз делал многие вещи тогда, когда это могло быть действительно опасно. И он остается современным благодаря своим пророческим идеям, касающимся «позднего капитализма», метаморфоз власти и подобных вещей, актуализацию которых мы можем сегодня наблюдать. Поразительно, насколько его пророчества и критика оказываются точны.
— То есть в каком-то смысле он описывал и наше время, каким оно вам видится?
— Думаю, мы можем провести определенные параллели между настоящим моментом, когда у нас есть Обама и мы заканчиваем войну, с послевоенной Америкой сороковых и пятидесятых. Если бы мне не казалось, что идеи Берроуза соотносятся с проблемами сегодняшнего дня, я бы не снимал о нем фильм. То же касается и остальных героев этой картины. Когда наступает время конформизма, людям снова становится интересен соответствующий опыт прошлого.
— А как вы готовились к съемке? Может быть, опирались на предыдущие киноописания Берроуза...
— До моей картины на самом деле не было документальных фильмов, посвященных Берроузу. Была лента, снятая еще при его жизни в 1981-м году, — это прекрасный фильм, но после того, как он был сделан, Берроуз прожил еще 17 лет, за которые многое произошло. Плюс мне хотелось проследить и обозначить связи между Берроузом и другими великими художниками его времени и наших дней, что не было сделано. Хотелось показать его влияние, как это сделано, например, с Гинзбергом. Берроуза очень подробно изучают многие годы, написано большое количество книг, но мой подход заключался в том, чтобы начертить нечто, что Times назвали «генеалогией хиппи» — отследить, на кого Берроуз повлиял и как. Также меня интересовал его взгляд на любовь, о котором никто не говорил. Его чаще представляют этаким холодным мыслителем, но любовь вдохновляет каждого художника, признает он это или нет, и Берроуз в этом смысле не исключение.
— Неужели никто за эти годы не пробовал сделать это за 20 лет?
— Пробовали, конечно. И когда я, например, обратился к распорядителям наследия Берроуза, то получил в ответ скептическое: «Удачи, дружок!» — то есть меня попросту отшили. Когда я вернулся со взятыми интервью и показал им черновой монтаж, они были практически шокированы. Я думаю, многие брались за тему и наталкивались на барьер скепсиса, но я вместо того, чтобы сдаться, просто сказал: «О'кей, тогда я сделаю все сам, посмотрим», — надеясь, что они все-таки поддержат меня в какой-то момент.
— Непросто было начинающему режиссеру брать интервью у Патти Смит или Игги Попа, убедить людей говорить с вами?
— Конечно. Пришлось вырабатывать подход, отказаться от самонадеянности. Сейчас, приступив к работе над новым фильмом, я сразу набросился на самых больших звезд, чтобы взять у них интервью, и, полагаю, это было глупо, потому что они отвечали «нет». А говорить о Берроузе не отказывался никто, потому что подход был другим, более умным, похожим на построение пирамиды. Я начал с исследования, затем разговаривал с его друзьями в Лоуренсе, штат Канзас, общался с университетскими профессорами, которые занимаются исследованиями его творчества и жизни, говорил с поэтами — я не сразу пошел брать интервью у Патти Смит, а сначала заложил солидный фундамент. Так все могли увидеть, что я серьезно взялся за дело. Потому что когда 22-летний парень подкатывает к вам с идеей фильма о Берроузе, вы не примете его всерьез. Но если он расскажет о тех, кто уже участвует в проекте, предложит посмотреть черновой монтаж отснятого, а люди, с которыми он успел пообщаться, предупредят, что это осведомленный и хороший интервьюер, это сильно упростит задачу. И все равно невероятно, что мне удалось все это проделать, потому что сотни и тысячи авторов пытаются снять фильм, но даже не все студийные проекты удается довести до конца. Так что мой успех — это сочетание правильно выбранного момента и удачного подхода.
— А где вы раздобыли архивные видеоматериалы, которые использовали в фильме?
— Они тоже следствие преданности проекту, многолетнего общения с самыми разными людьми. Каждый мог что-то предложить: от соседей Берроуза в Лоуренсе, в подвалах которых хранились пыльные коробки с домашними видео, до Тёрстона Мура из Sonic Youth, поделившегося кассетами «Супер-8», на которые были записаны встречи с Берроузом. Многие материалы никто не видел, и я думаю, что это было знаком доверия получить их в свое распоряжение.
— Теперь, когда у вас есть фильм, который показывают на фестивалях по всему миру, стало проще работать?
— Намного проще, но не во всем. Когда я протестировал свое «эго» на одном из самых популярных американских музыкантов, просто сказав: «Эй, снимись в моем новом фильме», — чего я не делал во время работы над предыдущей лентой, то понял, что так дело не пойдет — все равно придется сначала зарабатывать доверие и уважение. Проще стало в смысле финансирования проекта: идут предпродажи будущей картины, New York Times хочет опубликовать историю. Когда я приступал к созданию картины про Берроуза в 21 год, не думал, что большая прекрасная галерея, как эта, пригласит показать ее на другом конце света, и что я буду ездить с ней по всему миру. Это прекрасно. Теперь, снимая вторую ленту, надеюсь, что все повторится.
— Снова документальное кино?
— Да, про американский квир-анархизм последних 25 лет.
— Вы просто исследуете явления, которые могут вызвать противоречивую реакцию, или как-то хотите изменить мир?
— А разве эти темы до сих пор так противоречивы?
— Ну, в каких-то странах вполне. В России, например.
— Я не в курсе того, как именно устроена жизнь в России сейчас. Вообще странно, что это все еще может восприниматься как нечто скандальное. То есть, конечно, работа художника и заключается в том, чтобы быть провокатором, и есть мнение, что именно художники творят подлинные перемены, а политики и законодатели только закрепляют их. Но все равно удивительно: недавно я показывал свой фильм в Турции — огромный успех. А через два месяца в новостях сообщают, что «Мягкая машина» Берроуза стала там же жертвой цензуры — книгу запретили. Думаю, это как раз доказывает, что он все еще актуален. Джон Уотерс (режиссер, фильм о творчестве которого «Священный трэш» также будет показан в рамках кинопрограммы «Нью-Йорк: Даунтаун» — прим. «Парка культуры») говорил мне, что его ужасает, когда людей не шокируют его работы.
— А ваша работа заключается в том, чтобы провоцировать или просвещать людей?
— Возможно, какие-то вещи, о которых я рассказываю, бросали вызов миропорядку, но я живу в довольно прогрессивном мире, и мои документальные фильмы вряд ли могут показаться кому-то вызывающими. Правда, я еще фотографирую и пишу — там гораздо больше вызова, но в кино моя задача документировать то, что мне известно о вещах, которые представляются важными. Плюс я сам узнаю много нового в процессе работы над этим.
