Цивилизация
Тишайший мещанин Генри (Киану Ривз), обманным путем привлеченный к налету на банк, на три года оказывается в тюрьме. Подобный жизненный поворот расстроил бы любого человека, напрочь лишенного экзистенциальной жилки, но герой, напротив, как-то приободряется. Давно пора было очнуться от многолетней тупой спячки и поразмыслить, как жить дальше, а заключение к этому как будто располагает. Сокамерником Генри оказывается бывалый вор на доверии Макс (Джеймс Каан). Пожилой философ давно осознал, что придать хаосу жизни какой-то намек на гармонию способна только пенитенциарная система, и потому с дипломатическим изяществом отбивает попытки судей сократить ему срок. Герои подружатся и благотворно повлияют друг на друга. Рецидивисту захочется-таки размять ноги на свободе, а Генри поймет, что коли уж он отсидел за ограбление банка, то теперь логично было бы этот банк действительно ограбить. Нору, позволяющую незаметно добраться до сейфов, решено будет рыть из расположенного по соседству театра, где как раз ставят Чехова с капризной артисткой Джулией в роли Раневской (Вера Фармига).
Между тем, что именно Генри для себя понимает, а что не особенно, поцелует или зарежет, остается напряженно гадать и зрителям, и подельникам.
На протяжении всего фильма Киану Ривз, обладатель не самой богатой мимики, сохраняет поразительную даже по собственным актерским меркам невозмутимость и меняется в лице только по чисто формальным причинам — когда наклеивает себе бороду. Нечто похожее, думается, имел в виду Венедикт Ерофеев, описывая в «Москве — Петушках» эффект от употребления коктейля «Сучий Потрох»: «Уже после двух бокалов человек становится настолько одухотворенным, что можно подойти и целых полчаса с полутора метров плевать ему в харю, и он ничего тебе не скажет». Это античное спокойствие оказывается уместным на первых порах, когда в героя метафорически плюют все кому не лень, а ему хоть бы хны (прием, часто используемый в артхаусе про житье маленьких людей, будь то российский «Шультес» или немецкое «Молчание Лорны»).
Но не в чувственных все ж таки сценах, где приветствуется сокращение в числе прочего и лицевых мышц.
Ривз, следует отдать ему должное, в курсе границ своего профессионального регистра, сам на уровне сценария корректировал специально для него написанную роль и великодушно отдал ключевые сцены на откуп партнерам. Чем те с удовольствием пользуются. Джеймс Каан генерирует могучее стариковское обаяние, только что не воспламеняет взглядом интерьеры и наделен комиссарским даром убеждения: «Если бы ты играл Лопахина, мы могли бы копать тоннель в любое время». Тогда как Вера Фрамига с комфортом обживает образ остервенелой провинциальной примы на пороге бальзаковского возраста, которая, как балерина-Михаил Ефремов из отечественного фильма «Кошечка», готова «сжечь театр на х..» и предпринять решительный блицкриг на Голливуд.
В позиционировании картины как криминальной комедии имеется элемент жульничества, хотя и не лишенный обаяния.
Перед нами кино не столько смешное (на нем не обхохочешься), сколько пропитанное растворенной в атмосфере грустной иронией (концентрация примерно как в питейном road movie «На обочине»). Не брать же в юмористический расчет персонажа, который забегает в кадр раз пять, из них три, чтобы поблевать, из них два, чтобы сделать это без каких-либо драматургических мотивов и последствий, то есть, что называется, совершенно запросто. В качестве детектива с фильма тоже спрос невелик: криминальная интрига самая условная и ничуть не более убедительная, чем, например, в «Берегись автомобиля».
При этом, что перевешивает все недостатки «Криминальной фишки Генри», картина обнаруживает близкое родство не только с рязановским хитом, где сюжетные перипетии также в какой-то момент выплескиваются на театральные подмостки, но и с русской культурой в целом. Треть экранного времени уделена нюансам постановки «Вишневого сада» (тогда как стреляют по-чеховски один раз). Предлагаемые параллели, что, мол, американские жулики мучатся теми же моральными хлопотами, что и чеховские трагические бездельники (и тем и другим хочется и колется, расставшись с прошлым, шагнуть в новую жизнь), не кажутся чересчур натянутыми. Неважно, что раненый в ногу бородатый Нео в цивильном купеческом наряде начала прошлого века бубнит
«Вишневый сад мой! Мой!» с тем нейтральным видом, с каким, должно быть, вокзальный диспетчер в сонный рабочий полдень переводит порожний товарняк на запасной путь. Все равно эффект достигается нужный, то есть пронзительный.
К каноническому тексту сценарист «Терминала» Саша Джерваси подходит одновременно и со священным трепетом, который встретишь не на каждой российской академической площадке, и с веселой заинтересованной наглостью. С одной стороны, практически подписывает Антона Павловича в соавторы, а с другой, из самых лучших намерений вносит в финал пьесы директивы, на которые у умирающего Чехова (незнакомого к тому же с голливудскими стандартами) не хватило жизнелюбия. Лопахин, конечно, не уезжает ни в какой свой дурацкий Харьков, а остается с той, кого любит, как всякий нормальный человек.
