Цивилизация
— Ваша книга «Шальные деньги» производит какое-то даже слишком достоверное впечатление. Насколько это все правда?
— Это литература. Все персонажи вымышленные, сюжет придуманный, но большая часть деталей — они настоящие вполне. Как работают банды, как продают наркотики, как их провозят — это все правда. Я уголовный адвокат, у меня есть доступ к полицейским отчетам, я получаю много информации на суде, от клиентов. Я это использую в книге, но так, чтобы это нельзя было проследить и вывести на клиента. Так что почти все детали — правда, ну, кроме некоторых, кое-что я все-таки придумал.
— Что, к примеру?
— Помните, там женщина провозит кокаин в ручках чемодана, добавив инсектицид, чтобы обмануть собак? Это выдумка.
— Наверное, кто-нибудь теперь попробует.
— Я уверен, что полицейские собаки это унюхают.
— А как насчет кокаина в кочанах капусты?
— Ну, это частично правда. Раньше очень много наркотиков привозили в Швецию вместе с овощами. Я получил эту информацию от полиции и подумал: ну хорошо, наркотики возят с овощами. Как бы я это сделал? Что было бы действительно умно? Врастить наркотики в овощи.
— Кто ваши клиенты, что это за люди?
— Да кто угодно. Байкеры — «Бандидос», «Ангелы Ада». Иммигранты, члены банд. Кто угодно. Но я ничего о них не рассказываю. Если их истории появятся в моих книгах, я уже не смогу быть их адвокатом, представлять их. Это парадокс своего рода: чем больше я узнаю о преступном мире, тем меньше я могу написать.
— Что вы о них думаете? Они же правда очень плохие люди. Вы заботитесь о них, защищаете их, пишете о них, может быть, даже любите их...
— Я забочусь о них, потому что они люди. Я их не презираю. Иногда меня в самом деле тошнит от того, в чем их обвиняют. Но потом я смотрю на них и говорю: ну ладно, это люди, и у них есть права. Это же часть демократической системы, закон: у каждого человека есть право на защиту. Я не обязан их любить. И уж точно я не люблю то, что они сделали. Я это ненавижу. Но я люблю систему. Я обожаю демократическую систему, в которой у каждого есть право на защиту, что невиновного нельзя осудить, я люблю систему, которая утверждает, что все доказательства должны быть проверены. Я защищаю систему.
— Вы обычно работаете как государственный адвокат?
— В Швеции большинство защитников оплачиваются государством. Это 90–95% моей зарплаты, причем так у всех. Я раньше был корпоративным адвокатом, но перешел в уголовное право. Стал получать в два раза меньше денег. Так всегда бывает, когда перестаешь работать с корпорациями и начинаешь работать с людьми. Тут плоть и кровь, меня это по-настоящему волнует, а корпорации — нет. Поэтому я стал заниматься уголовным правом.
— А с организованной преступностью вы работаете? Банды?
— У них бывают татуировки с символикой банд, у байкеров есть жилеты с «цветами» — большими наклейками на спине. Но я не задаю лишних вопросов. Если они мне что-то рассказывают — хорошо. Но пересказывать их я не могу.
Я очень осторожен. Я даю прочесть черновик книг коллегам, которые иногда мне говорят: это слишком похоже на такое-то дело, и тогда я что-то меняю, чтобы нельзя было вычислить моих клиентов.
— Что ваши коллеги говорят о ваших книгах? И о вашем успехе?
— Большинству нравится — они видят, что это очень похоже на правду. Некоторая опасность исходит от судей. Они могут думать: о, вот идет наш писатель, что он о себе думает... тут надо быть очень осторожным, всякий адвокат хочет понравиться судье. Но в целом мои книги очень хорошо приняли и полицейские, и адвокаты, и прокуроры.
— Вы не думали бросить адвокатуру и стать профессиональным писателем, жить только на это?
— Если бы вы спросили меня об этом, когда у меня болит живот, когда я еду в такси, разговариваю по мобильному и уже на пять минут опаздываю на суд, я бы сказал: «Черт, зачем мне все это? Я мог бы сидеть дома в тишине и писать книжку». Но потом я прихожу в зал суда, и у меня начинается мандраж. Это лучшее, что есть в жизни. Я обожаю суд, эту драку.
— Это такая игра?
— Это вообще не игра, это жизнь и смерть. Все зависит от тебя.
Ну и, кроме того, мне важно иметь настоящую работу, с девяти до шести. Я бы сошел с ума, если бы сидел все время дома и писал. Это было бы хорошо первые четыре-пять недель, а потом у меня мозги бы заросли.
— Как вы начали писать? В какой момент вы поняли, что не можете не написать «Шальные деньги»?
— Я совершенно точно знаю, как это все началось, хотя тогда я не понимал, что пишу книгу. Я был на суде. Трех молодых людей обвиняли в ограблении. В квартире была вечеринка, а эти трое избили хозяев, забрали деньги и скрылись. И вот им грозит пять--шесть лет в тюрьме. А они очень молоды — 18–19 лет. Суд выслушал свидетелей и обвиняемых, все идет своим чередом. А в конце судья спросила у них: «Кем вы видите себя через пять лет?» Она хотела дать им шанс. Если бы они продемонстрировали, что хотят измениться, и если бы она им поверила, она не отправила бы их в тюрьму, дала бы им какое-то другое наказание. Парни взбесились, стали показывать ей средний палец и орать: «Да ты не понимаешь, кто мы, откуда, как мы живем. Мы через пять лет квартиры будем грабить!» Эта штука как-то настолько запала мне в голову, что вечером я открыл компьютер и начал писать. Я написал про трех молодых людей, которые ворвались в квартиру и ее ограбили. Почему? Потому что это новая Швеция. Я знал, что у нас есть преступность, но не знал, что сами преступники думают о себе. Они не могут найти нормальную работу, у них есть только эта жизнь. И сейчас, и через пять лет, и через десять.
Я записывал истории из жизни. А потом они стали книжкой.
— А когда вы это делаете?
— По вечерам, по ночам.
— У нас есть мифологизированное представление о Швеции, это такое почти идеальное, пряничное государство благоденствия. И, честно говоря, до того, как прочесть вашу книгу, я и не представлял себе, что в Швеции есть такое количество насилия, отчаяния, в общем, всего того, о чем вы пишете. Как такое может происходить в Швеции?
— Мне часто задают этот вопрос, когда я за границей. Швеция кажется раем. Есть слух, миф о Швеции как об очень безопасном и благополучном государстве. Это неправда. Швеция — хорошая страна. Лучше многих других в мире. Но все равно преступности много, много насилия, много отчаяния. Ну и, кроме того, Швеция построила очень сегрегированное общество. Я однажды читал статью в шведской газете, в которой говорилось, что Париж и Стокгольм — два самых сегрегированных города в мире. В центре Стокгольма чисто, красиво и безопасно. Вы можете сесть на метро, проехать пять или шесть станций на север или на юг — и там совсем другой Стокгольм. Преступность, бедность, большая часть жителей рождена не в Швеции. Совсем другой мир.
— Где вы живете?
В Седермальме. Это северная часть центра. Богемный район. Много музыкантов... но это все равно центр, это все равно не гетто. Очень спокойный район.
— Давайте поговорим о новой шведской литературе. Линдквист, Стиг Ларссон, вы... что-то происходит в Швеции?
— Самый успешный, конечно, Ларссон. Его везде знают, по всему миру. Он проложил дорогу другим шведским авторам-детективщикам. Интересно, что вы еще отметили Линдквиста, я так понимаю, он довольно успешен в России. Мы совсем разные. Линдквист пишет хорроры, Ларссон — традиционный автор детективов, хотя у него, конечно, есть герои нового типа, прежде всего Лисбет Саландер. А я пишу в американском стиле хардбойлд. Объединяет нас только социальный критицизм, мы описываем несовершенное общество. Но это очень типично для скандинавских жанровых писателей, нас на самом деле интересуют серьезные вопросы.
— Расскажите, как сейчас поделен стокгольмский преступный мир?
— Сильнее всего сейчас байкерские банды. «Ангелы Ада» и «Бандидос». Они контролируют львиную долю организованной преступности и конкурируют между собой. Есть еще сербская мафия, но они не так сильны, как несколько лет назад. Этнические банды — сирийцы, курды, турки. Еще есть грабители банков. У них нет банд, команды собираются ради одного дела и распускаются. Есть молодежные банды в гетто: «Факд фор лайф», «Волчья стая». Таких банд много, они появляются в тюрьмах и на окраинах. Но самые сильные, я думаю, байкеры.
— Можете что-нибудь рассказать о ваших любимых писателях? Учителях, источниках вдохновения. Мне показалось, что в вашей книге довольно много от Джеймса Эллроя.
— Разумеется. Эллрой — главный мой источник вдохновения. У него рубленый стиль, короткие предложения, брутальный язык, очень много насилия в историях. Я, как и он, люблю использовать трех персонажей, чтобы история переплеталась. Мне нравится Рэймонд Чандлер, другие классики нуара. Из современных — Дэннис Лихейн...
Есть две важные традиции в детективах: английская и американская. Английская — это Агата Кристи, загадка, преступление совершено в начале книги и раскрыто в конце. И есть американская, которая более ориентирована на героя, диалог, атмосферу... А сюжет менее важен. Обычно шведские авторы идут по первому пути, а меня больше вдохновляет американская традиция.
— Кстати, о диалоге: в русском переводе был использован странный язык: частично жаргон интернет-гиков, частично — тюремный жаргон. Как это было в оригинале?
— Очень похоже. Я использовал много сленга, тюремного, молодежного, тусовочного. Переводчикам было нелегко.
— Они работали с вами? Писали письма, советовались?
— Не напрямую. Я составил словарик. Некоторые слова там настолько новые, что переводчики их не знают. Их и шведы не все знают.
