Цивилизация
Говорить о том, что московский концептуализм – это нечто неизведанное, широкой публике не знакомое, было бы сильным преувеличением. С конца 1980-х произведения художников этого круга фигурировали на многих выставках, да и нынче редко какой сборный проект без них обходится. Авторы-концептуалисты давным-давно числятся мэтрами, их работы хранятся в главных музеях страны. Но из этого вовсе не следует, что вопрос изучен вдоль и поперек и что зрителям он понятен во всех аспектах. Дело осложняется хотя бы тем, что андеграундные художники позднесоветской эпохи не особенно адресовали свое творчество народным массам, предпочитая герметичный «свой круг». Разумеется, это было связано и с цензурными ограничениями вовне, однако сама эстетика предполагала определенный «междусобойчик».
Исключений не так уж много.
Словом, кураторы Александра Данилова и Елена Куприна-Ляхович взялись разложить все по полочкам. Стоит оговориться, что если бы эта выставка формировалась в ситуации свободного доступа к любым собраниям, где представлены произведения московских концептуалистов, она бы получилась ощутимо иной. Но кураторство – искусство возможного. Экспозиция базируется на коллекции Екатерины и Владимира Семенихиных – весьма богатой, но не беспредельно. Заметную лепту внес музей МАНИ (Московский архив нового искусства), представлены и другие собрания. Даже Пушкинский музей выдал пару работ из своих фондов. Но нехватка материала местами все-таки просматривается. Придраться есть к чему, однако желания такого не возникает. Дойдет когда-нибудь дело и до подробнейшей музейной ретроспекции, а нынешний проект можно считать «первой ласточкой».
Хронология выставки обозначена двумя знаменательными событиями – от «бульдозерной выставки» 1974 года до триумфального аукциона Sotheby's в Москве, который состоялся в 1988 году.
Опусы наших нонконформистов уходили тогда с молотка по невиданным прежде ценам. С временными рамками явления можно, конечно, и поспорить (начинался концептуализм несколько раньше «бульдозеров», а закончился явно позже перестройки – если вообще закончился). Но период расцвета приблизительно такой, как заявлено кураторами. При этом начинается выставка отнюдь не с концептуалистов. Стартовый раздел под названием «Предыстория. Поиски языка» включает произведения Юрия Злотникова, Владимира Немухина, Оскара Рабина, Юло Соостера, Владимира Яковлева, Анатолия Зверева и прочих авторов из того самого «контекста», упомянутого в заглавии проекта. Впечатление от этого хода двоякое. Вроде бы устроители тем самым пытаются плавно погрузить зрителя в атмосферу андеграундного искусства в целом, то есть показать, на какой именно почве возрос московский концептуализм. Но эта установка способна зрителя и всерьез запутать. Поди разберись, где кончается одно и начинается другое...
Короче говоря, наше дело предупредить: в первом зале – не концептуализм.
А вот в остальных представлен как раз он. Имеются нюансы, конечно, и несколько спорные моменты, но принадлежность основного корпуса здешних работ к исследуемому феномену сомнений не вызывает. Родитель мирового концептуализма Джозеф Кошут так формулировал кредо этого направления: «От морфологии к функции, от видимости к идее». В подобном ключе развивалась сия эстетика и на нашей почве. Однако не обошлось и без национальных особенностей. С самого начала московский концептуализм был ориентирован на критику советской системы путем абсурдизации ее лозунгов и символов. Наверное, представители юного поколения не всегда могут считывать эту иронию, но людям за тридцать подобные мессиджи должны быть понятны без комментариев. Неслучайно именно у нас родилась оригинальная форма концептуализма под названием соц-арт. Произведения Виталия Комара и Александра Меламида, Ростислава Лебедева, Бориса Орлова, Леонида Сокова, Александра Косолапова густо замешаны на стебе над дряхлеющей империей – что, впрочем, не помешало соц-арту сделаться вполне серьезным, основательным движением в искусстве.
Но даже в тех случаях, когда концептуалисты впрямую над идеологией не стебались, все равно подразумевался тайный протест против советского образа жизни.
И загородные акции группы «Коллективные действия», и эпатажные выходки «Мухоморов» и «Чемпионов мира», и даже меланхолические библиотечные карточки от Льва Рубинштейна – практически любой опус содержит в себе несогласие с навязанными обществу нормами поведения. В этом смысле московский концептуализм безусловно был реакцией на советскую действительность. Всякое его продолжение в постсоветской России – уже несколько другая сказка. Пожалуй, для критики современной ситуации тот язык уже не годится. Хотя вот при виде композиции Юрия Альберта «Живопись для слепых» (автор утыкал плоскую поверхность пупырышками, намекающими на азбуку Брайля) сразу вспоминается нынешняя кампания московских властей, требующих от муниципальных выставочных залов использовать в аннотациях именно азбуку для незрячих... Был бы абсурд в жизни, а уж художественная система для его отображения всегда найдется.
