Цивилизация
Если напрячь воображение и мысленно изъять из современной цивилизации самолеты, автомобили, поезда, круизные лайнеры, разнозвездочные отели, кредитные карты, медицинские страховки и другие привычные удобства, то постепенно можно осознать, насколько непростым делом совсем еще недавно были путешествия по свету. Даже в середине XIX столетия странники часто претерпевали лишения, которые нынешним туристам и в кошмарных снах бы не привиделись. Проспер Мериме писал из своей поездки в Александрию: «Блохи заели; того и гляди тебя загрызут бродячие псы; кругом дизентерия». А уж в более удаленные времена и риски бывали посерьезнее, и дискомфорт посущественнее. Но люди все равно куда-то плыли на кораблях, тряслись в повозках, скакали верхом или вовсе передвигались на своих двоих –
потому что хочется, потому что интересно.
Художники в старой Европе пилигримствовали не меньше других слоев общества, а то и поболее. Ехали в чужие края и за богатыми заказами, и за новыми впечатлениями. Стоит вспомнить, что фотоаппаратов, как и самолетов, одно время тоже не существовало, поэтому «функция достоверной передачи визуальной информации» лежала именно на живописцах, рисовальщиках, граверах. Среди них имелись и честные документалисты, и буйные фантазеры, и подлинные таланты, воспринимавшие увиденное через призму своего дара.
Нынешняя выставка отдает дань всем таким авторам и самому этому жанру – если точнее, рисункам на основе путевых впечатлений.
Но все скопом оценить и полюбить не получится, поэтому луврский куратор Катрин Луазель провела немало времени за отбором и классификацией. В итоге вышла вполне хронологическая экспозиция с несколькими разделами типа «XVII век и зарождение научной мысли» или «Романтические путешествия начала XIX века». Научный подход возобладал до такой степени, что каждый рисунок на выставке снабжен небольшим эссе по поводу изображенного мотива и устремлений автора.
От нашей рецензии таких подробностей не ждите, однако про отдельные экспонаты расскажем обязательно.
Начинается экспозиция с двух рисунков Яна Брейгеля Старшего (не путать с Питером Брейгелем Мужицким, Яном Брейгелем Бархатным и прочими представителями этой художественной династии), где запечатлены римские пейзажи и водные каскады в Тиволи. Вообще-то фламандские и прочие «северные» живописцы проторили дорогу в Италию несколько раньше (скажем, за столетие до Яна Брейгеля, в конце XV века, там уже постигал основы мастерства немец Альбрехт Дюрер), но все же эти опусы весьма показательны. С них и им подобных начиналось обратное влияние – вскоре уже сами фламандцы и голландцы стали задавать тон в итальянском искусстве. А те из них, кто возвращался с Апеннин на родину, лихо трансформировали приобретенную манеру – упомянуть хотя бы Рубенса, чей рисунок итальянского периода фигурирует на выставке.
Впрочем, Италия оставалась своего рода Меккой для иностранных художников вплоть до конца XIX столетия.
Неудивительно, что добрая половина графики, представленной в Инженерном корпусе Третьяковки, связана с пейзажами Тосканы, Лацио или Кампаньи. А Рим того времени был космополитическим арт-полисом, где существовали целые кварталы художников-земляков из различных стран Европы. Но самые неугомонные уже распространили свои интересы далеко за пределы Италии. С римской античности они переключились на греческую и эллинистическую, потом настал черед Ближнего Востока и Константинополя, далее Азия и Африка. Нельзя не упомянуть о знаменитом путешествии в Марокко живописца Эжена Делакруа, которое стало поворотным этапом не только в его собственной работе, но и для европейского искусства в целом. Четыре акварели с марокканскими типажами и пейзажами сути той эстетической революции, пожалуй, не передают, но обратить внимание на них следует непременно.
Доходило дело, как известно, и до Полинезии.
Правда, карандашная зарисовка Поля Гогена сделана совсем не там. На небольшом листе бумаги бегло запечатлены фигурки аннамитов в национальных одеждах – так раньше в Европе называли вьетнамцев. «Позвольте, Гоген же не бывал во Вьетнаме!» – поднимет брови высококультурный читатель. Так оно и есть, во Вьетнаме не бывал, зато бывал на Всемирной выставке в Париже, во вьетнамском павильоне, где и зарисовал своих персонажей. Художник в тот момент как раз обдумывал, куда бы ему податься в поисках вдохновения. Юго-Восточная Азия тоже рассматривалась, но окончательный выбор все-таки пал на Таити.
На этой выставке, не столь уж и объемной (она насчитывает 130 листов), найдется немало и других занимательных сюжетов.
Можно вспомнить, например, о руанском художнике Жане-Пьере Уэле, бывшем по совместительству страстным минерологом и запечатлевшем в акварели момент извержения вулкана Стромболи. Или поговорить об увлечении швейцарца Жана-Этьена Лиотара, автора знаменитой «Шоколадницы», портретами дам стамбульского полусвета. Или еще рассказать о русской эпопее Жана-Батиста Лепрена, сумевшего не только получить высочайшее благоволение на службе у императрицы Елизаветы Петровны, но и объездить полстраны, включая Сибирь, чтобы по возвращении во Францию произвести фурор своими экзотическими рисунками...
Но все эти вставные новеллы будут неизбежно дробиться и затмевать друг друга, что камерному, слегка изысканному характеру экспозиции не очень соответствует.
Рисунки разных авторов и разных времен уживаются вместе лучше своих словесных описаний. Куда бы ни отправлялся настоящий художник, он в первую очередь остается художником и лишь во вторую оказывается путешественником. Это качество скрепляет выставку прочнее некуда.
