Цивилизация
Ну все, дождались! Подарочек таки случился — похоже, назревает скандал. Настоящий, не скандальчик какой, а ядреный такой скандал, на полгода минимум. С громкими взаимными обвинениями, руконеподаванием и затяжными окопными боями на страницах печатных изданий.
Культурная жизнь, как всегда ближе к лету, практически замерла, писать совершенно не о чем. Одна надежда была на Каннский кинофестиваль, но там все протекало как-то совсем вяло — и конкурс на редкость слабый, и с выходками звезд не то что плохо, а практически совсем никак. Единственна отрада — Линдси Лохан прямо с фестиваля тащат повесткой на родину дослушивать по приговору суда цикл профилактических бесед о вреде алкоголя, а она ехать не хочет под предлогом того, что у нее паспорт французские жулики сперли. Но на этом долго не протянешь.
А тут такой подарок!
Дело в том, что позавчера в фестивальном конкурсе прошел показ первого из «условно наших» фильмов — заявленной от Украины и Германии ленты Сергея Лозницы «Счастье мое» (второй — михалковское «Предстояние» — покажут в субботу).
И тут случилось счастье: фильм, судя по отзывам, оказался чем-то вроде балабановского «Груза-200», только еще хлеще, как справедливо написал наш каннский колумнист Антон Долин: «Нет сомнений: уже в сегодняшних газетах «Счастье мое» назовут антирусским фильмом — и ярлык к нему прилипнет». Так и случилось: одни уже трубят об антирусском фильме, другие вяло отругиваются, переводя разговор в плоскость общечеловеческую. Мол, не про Россию это вовсе, а так, вообще, про постсоветское пространство. Как написал Андрей Плахов:
«Тем, кто уже готов приклеить фильму ярлык клеветы и навета, замечу следующее.
Снятый на украинской натуре на русском языке, он с равным успехом может рассматриваться как метафорической образ и России, и Украины, и еще многих других стран на этой планете, где никогда не прекращается война, во всяком случае, в сознании, где стражи порядка пострашнее бандитов, а по городам разгуливают зомби».
Но это, конечно, отмазка слабенькая и бьется на раз: все-таки место действия в фильме определено довольно четко, да и режиссер никогда не скрывал, что фильм о России снимался на Украине потому, что после отказа российского Минкульта в финансировании ленты на него вышел украинский продюсер Олег Кохан, предложивший финансовое участие. В общем, фигуры уже практически расставлены, и общая концепция битвы практически определена:
свободная, независимая (купленная, прозападная) Украина вскрыла бесчеловечную сущность Империи Зла (сняла лживый антироссийский фильм).
Такой вот спор славян случился, причем на земле тех самый витиев, столь раздосадовавших однажды Пушкина.
Радость журналистов можно понять — вспомните, сколько скандалов в киномире спровоцировал пресловутый «Груз-200» безо всяких фестивалей, а тут же такое противостояние намечается! Известный кинокритик Юрий Гладильщиков уже все разложил в своем киноблоге — мол, теперь придется делать выбор между «имперским» Михалковым и «общечеловеческим» Лозницей, и «жюри во главе с Тимом Бёртоном теперь придется принимать не просто эстетическое, а политическое решение».
Потому как: «Счастье мое» только и будут обсуждать в России в ближайшие дни. Ведь фильм германо-украино-голландский, то есть его можно упрекнуть в антипатриотизме и русофобстве, а также иностранном заказе. И еще потому, что он успел разделить находящуюся здесь нашу прессу на две половины. Интересно, что все противомихалковские люди за фильм, а все замихалковские — против. И это не игры».
Намечающееся противостояние явно не закончится и после вердикта каннского жюри
– Лозница привозит свой фильм и на «Кинотавр», и вот там-то, в своем кругу, можно будет наругаться вдосталь. Но я, если позволите, в этот спор славян между собой лезть не буду, хотя бы потому, что фильма еще не видел.
Меня, честно говоря, другое интересует. Ну почему опять Украина? Даже не так: почему всегда Украина?
Почему если треп о бабах, то без лупы и не разберешь, кто там русский, а кто украинец. Но если уж спор перепрыгнул на уровень государств и народов, ховайся в угол и прикидывайся ветошью — зашибут в пылу полемики на архиважнейшую тему «В или НА?». Чем объяснить это поразительное взаимное неравнодушие?
Близостью? Но почему тогда с белорусами с точно такой же степенью родства мы практически не собачимся. Где дебаты на тему «Белоруссия» или «Беларусь»?
По-моему, дело вот в чем.
Знаете, в чем главная сила романа Аксенова «Остров Крым», почему его в свое время взахлеб читала вся страна? Дело даже не в реализации, пусть и воображаемой, давней утопии «треп на кухнях — как в России, а в магазинах — как в Америке».
Все гораздо глубже, ребята, много глубже, на уровне архетипа. По большому счету, не важно — богатая или бедная там Россия. Главное — там другая Россия. Альтернатива. Вековечная мечта русского человека, которую сегодня эксплуатирует огромное количество писателей, в первую очередь, конечно, фантастов. Аксенов просто первым был, потому и запомнился.
Возникает вопрос: откуда эта мечта взялась, где корешок этого стремления? И вот здесь надо лезть в историю.
По большому счету, самая заметная и неизменная черта России как одного из персонажей мировой истории — это глубинное, беспросветное, какое-то звериное одиночество.
То, от которого хочется периодически издать знаменитый вой простреленной насквозь волчицы.
Нет, ну реально: почти у всех стран были те или иные родственники, братья-соперники или братья-друзья — без разницы. Европейцы могли соперничать, ругаться, драться и резаться насмерть между собой, но в глубине души всегда понимали: это свои, братья и сестры по Священной Римской империи. Это чувство родства и прорывалось периодически на протяжении всей истории — не в совместных крестовых походах, так в создании Евросоюза. У стран Латинской Америки то же самое — родство через страну-мать Испанию; у США, Канады или Австралии есть Англия, у Китая — Япония и Корея, у Индии — Пакистан…
И только у нас — никого. «Одинокая я…» — как говорила Баба-Яга в одной киносказке.
Причем вселенское сиротство это очень точно датируется — осиротели мы почти сразу после рождения.
Практически одновременно с появлением на карте независимого государства, ныне известного как «Российская Федерация», в лучший мир ушли оба его родителя — и духовный (Византия), и политический (Орда). А мы подростком «остались без старших» и с грузом ответственности, который нам чуть хребет не сломал.
Одному жить очень тяжело, это всякий знает. Мы так и жили, маялись, нудели, по Вознесенскому:
Не славы и не коровы,
Не тяжкой короны земной,
Пошли мне, Господь, второго…
Но не посылал, и мы лишь угрюмо в очередной раз констатировали: «У России есть лишь два союзника — ее армия и флот».
То есть родственники у нас, конечно, были — и по культуре, и по крови, но с ними отношения как-то не складывались. (Я не беру шумный конгломерат народов, простиравшийся от грузин до орочей — это была не альтернатива России, а сама Россия. Они не вне, они внутри нас.)
Родственники были больше теоретически — наладить отношения никак не получалось по причине невозможности общения. Все они жили: а) далеко, где-то на Балканах, и б) не «своим домом», а «в чужих людях», большей частью «под туркой». Мы их и не видели-то толком, да и не помнили, по большому счету, мы их, если честно, выдумали. Наши самые глобальные мечтания, вековечные «проекты», за которые мы миллионы жизней положили, что «восточный вопрос», что панславизм, — это, по большому счету, следствие нашей вековечной тоски детдомовца по потерянной родне.
Но грезы — они и есть грезы. Не дай бог им когда-нибудь сбыться.
Времена изменились, мы встретились-пообщались и поняли, что слишком уж разную мы жизнь прожили и говорить-то нам, по сути, и не о чем. Чужие мы друг другу.
А вот после того, как российский конгломерат рассыпался, все изменилось радикально. Что такое, по большому счету, Украина?
Это проект создания альтернативной России.
Россия без того груза ответственности, который на нее взвалила история и который, по большому счету, и сделал ее империей. Страна, которой мы могли бы быть, но так и не стали, — обычная европейская держава без сверхамбиций, без глобальной национальной идеи, живущая не для чего-то, а в свое удовольствие. Ей не надо беспокоиться о судьбах планеты, она не для делания мировой истории, она для себя. Эдакая русская Румыния. У нее не значится в распорядке дня подвиг на каждой неделе, она может прожить без этого. Мы — увы, уже нет.
Казалось бы, вот тебе исполнение вековечной мечты — другая Россия. Это не Белоруссия, которая от нас практически так и не отдалились, которая, по сути, лишь Россия в миниатюре. Это была реально отъезжающая все дальше и дальше страна, явно желающая жить по-другому.
Почему же мы собачимся? Почему не радуемся, что появился «второй»?
А именно потому, что еще не появился. Потому, что его не было раньше.
Именно это самое большое преступление с точки зрения обеих сторон — и нас, и украинцев.
Для нас украинцы — предатели, которые честно, надо отдать должное, тащили вместе с нами навьюченный на нас историей крест столетиями, но однажды отошли в сторону и сказали: «Ну все, дальше ты сам. А я малость для себя поживу». Для украинцев мы сволочи, которые когда-то подписали их тащить с нами эту рвущую жилы ношу и украли у них то будущее, которое могло бы быть. Не дали им жить нормально, как все, без этой глупой жертвенности и решения сверхзадачи, которая в конце концов оказалась никому не нужной.
И вот этот спор обещает быть очень и очень долгим, куда протяженней случившегося на Канне скандала. Потому как дело, конечно, не в географических границах — одно то, что Лозница свою «немытую Россию» снимал на Украине, убедительно доказывает, что пока что мы еще не очень отличаемся, — дело не в пространстве, а в векторах. Речь, если хотите, о «внутренней России» и «внутренней Украине», противоборство которых будет еще долго терзать не только «жовто-блакитную», но и «трехцветную» страну. Бои будут идти (да и давно уже идут) по всем фронтам, и, как показывает практика, на культурном поле будут драться с особым ожесточением.
Ждите репортажей с «Кинотавра».
