Цивилизация
Литературная жизнь России замерла. Причем в ужасе. Великий и ужасный критик Виктор Топоров объявил великого и ужасного поэта Всеволода Емелина первым поэтом страны.
Вернее так — сперва у Емелина вышла книжка стихов «Челобитные», потом Топоров ее случайно прочел и тут же прям и написал: «С Емелиным ведь ещё не больно-то понятно главное: поэт он или нет. То есть вроде бы и поэт, но стоит признать Емелина поэтом, как моментально (и автоматически) приходится провозглашать его Первым Поэтом».
С этим, наверное, надо что-то делать.
Потому что это невозможно — признать Первым Поэтом человека, на голубом глазу аттестующего коллег примерно так:
У нас все мастера анапестов и хореев
Являются членами поэтических школ, хороших и разных.
Одни принадлежат к школе старых евреев.
Другие — к школе молодых пидарасов.
А поэтическую жизнь страны оценивающий примерно в следующих выражениях:
Юрий Михалыч! Вас на***ли!
Отберите у них бюджетные средства назад.
Под маской «поэтического биеннале»
В Москве готовится очередной гей-парад.
Будут со сцены нестись матюки
И показывать неэррегированные пенисы,
А вокруг будут рыдать старинные особняки
И руки ломать тополя есенинские.
Ну скажите, разве не пидарасы
Народились на безответной России?
Биеннале проводят уж пятый раз,
А меня ни разу не пригласили.
Да и добро бы он просто коллег не любил — ну кто из поэтов, если начистоту, хотя бы терпимо относится к другим стихотворцам?
Но он ведь, даже если не жалуется на травлю себя, все равно пишет какие-то возмутительности — неполиткорректные, шовинистические, антисемитские, гомофобские. Разжигает ненависть к выходцам с Кавказа и превозносит скинхедов.
Разогнули колена,
Мы готовы на смерть.
В своём доме нацменов
Сил нет больше терпеть.
Всё купили за взятки.
Посмотри у кого
Все ларьки и палатки,
АЗС, СТО?
Но они пожалеют,
Что обидели нас.
И запомнят евреи,
И узнает Кавказ.
И если вы думаете, что Емелин — всего лишь русский националист от поэзии, талдычащий о засилье инородцев, то вынужден вас огорчить.
Нет, он, конечно, не преминет написать что-нибудь вроде:
Я банальный русский алкоголик,
С каланчи высокой наплевал
На меня, мычащего от боли,
Знаменитый фонд «Мемориал».
Не баптист я, не пятидесятник,
Не иеговист, не иудей.
Я один из этих непонятных русских,
всем мешающих людей.
Но при этом русские у него в стихах — сплошь спившиеся до синевы деграданты, а про Русскую православную церковь Емелин обычно заворачивает что-нибудь вроде:
Что за мать породила их?
Развелись там и тут,
Всюду машут кадилами,
Бородами трясут.
За упокой да за здравие,
Хоть святых выноси!
Расцвело православие
Hа великой Руси.
Поймите нас правильно — все мы, слава богу, интеллигентные люди, и слова «ирония», «сарказм», «эпатажность», ровно как «постмодернизм» не вчера услыхали.
Но в данном случае перед нами уж всяко не Тимур Кибиров, здесь, извините, какой-то выросший Принц Датский из повести А. Алексина. У него же все стихи — стихотворная рефлексия по прочтении газетных передовиц. Принцесса Диана умерла? Извольте:
Я слова подбирать не стану,
Чтоб до смерти вам кровью сраться.
Я за гибель принцессы Дианы
Проклинаю вас, папарацци!
Майкл Джексон почил?
Коржаковской саблей вооруженный
Он по сцене летит сквозь лучи и дым,
Он мечтал стать белым, а стал прокаженным,
Он хотел жить долго, а стал святым.
И так — вечером в куплете — про все: поджоги машин в Бутово и комиссию по фальсификации истории, олигархическую пьянку на «Авроре» и запрет белорусского молока.
Нет, ну в самом деле — нешто можно таким проказником любоваться? Пора уже, наверное, и власть употребить! Тем более что кошка и сама насчет сала в курсе:
Розни я не разжигаю,
Всех люблю на свете я,
Двести восемьдесят вторая
Не губи меня статья.
Здесь, наверное, пора подвязать с ерничеством и перейти на серьезный тон — что собой представляет поэт Емелин, все, думается, уже давно поняли. Тем более что недалеких хулителей своих он давно обстебал куда лучше меня:
Нынче у критиков талант яркий ценится,
А я прохожу у них, полный м*дак,
Не то по ведомству доктора Геббельса,
Не то по ведомству программы «Аншлаг».
Но тем не менее вопрос — что же нам делать с Емелиным? — остается.
В том, что эту персону, говоря о русской поэзии рубежа веков, становится все труднее обойти или перепрыгнуть, сомнений, в общем-то, особых нет. Достаточно вспомнить, что вышепомянутая книжка «Челобитные», едва появившись на прилавках, тут же была отрецензирована едва ли не во всех изданиях, где рецензии еще появляются (оставшиеся дали интервью). Покажите мне хоть один поэтический сборник последних лет, вызвавший хотя бы половинный ажиотаж.
Но при этом все попытки говорить о Емелине серьезно ничем хорошим не оборачиваются. Критик, собирающийся препарировать его поэзию традиционным литературоведческим инструментарием, неизбежно оказывается в положении биолога, вскрывающего лягушку погремушкой.
Потому как с точки зрения «серьезной» поэзии Емелин и впрямь просто гаер, недоучка и пошляк-публицист.
Рифмы ни к черту, размер не хромает даже, а скачет козлом, о содержании лучше вообще помолчать — никаким постмодернизмом там и не пахнет. Второй слой его стихов — такое же оголтелое дуракаваляние, что и первый, — все аллюзии и отсылки находятся строго в границах «малого культурного набора девочки из приличной семьи» — Бродский, Пригов, Уайльд, Достоевский, структуралисты и прочее «стыдно не знать».То есть он вовсе не собирается «образованность свою показать» как истинные постмодернисты, он издевается над интеллигенцией так же, как и над читателями, не обремененными «культурным слоем». Вторым он просто скармливает истории о проткнутом арматурной заточкой скинхеде, над первыми подхихикивает исподволь — «Съели? Знаю, съели. Сейчас еще что-нибудь подсуну».
Поэтому критикам приходится изворачиваться изо всех сил, чтобы хоть как-то разумно объяснить этот феномен. Григорий Дашевский, к примеру, объявляет его движущей силой обиду Емелина на «высокую культуру» — «он словно говорит интеллигентам: зачем вы так много обещали на словах и так мало сделали? Реальность нужна ему не сама по себе, а чтобы сказать родной, воспитавшей его, «высокой культуре» — мама, почему ты такая строгая на словах и такая слабая в жизни? Почему жизнь устроена не так, как ты говорила?». И это, мол, «пачканье маляра негодного» понятным образом притягательно и яйцеголовым, и плебсу. Топоров же находит другое объяснение, мол, Емелин занял единственную площадку, не уничтоженную Бродским с его тактикой выжженной земли — вот и резвится на этом приблатненном болотистом пятачке на окраине, пока остальные буксуют в оставленной «рыжим» золе и пепле.
По старой русской традиции грешно, конечно, не ввязаться в чужой спор и не высказать свое мало кому интересное мнение.
Так вот, на мой взгляд, «феномен Емелина» описывается вовсе не фразой «Емелин — Первый Поэт».
На самом деле тезис звучит по-другому: Емелин — единственный поэт.
Если не закрывать глаза ладошками, то положение вещей таково, что окопавшийся в интернете Всеволод Емелин — единственный автор в современной русской поэзии, имеющий многочисленную и устойчивую аудиторию за пределами профессионального круга, которая к тому же столь же устойчиво растет. Если будете спорить, я спрошу — назовите мне хоть одно стихотворение последних лет, вызвавшее в сети (за пределами интернета поэзии все равно не существует) такой же шумный резонанс, как емелинские «Космос как воспоминание», «Похороны Брежнева» или «Колыбельная бедных». Спровоцировавшее столь же мощный и, главное, устойчивый интерес даже у людей, чьим последним прочитанным поэтическим произведением было «Идет бычок, качается…».
Вы спросите — интересно, почему тогда у Емелина получается зацепить читателя, а у несравненно более мастеровитых и профессиональных авторов (а их действительно более чем достаточно) — нет?
А я скажу — это долгий разговор, но если вкратце и тезисно, то примерно так.
Дело в том, что мы живем в условиях Нового Средневековья.
На Земле в очередной раз наступили Темные Века, просто это еще не все заметили. Как и положено, наступление Средневековья сопровождается массированной деградацией практически всех областей искусства. Победившим в результате Великой Потребительской Революции варварским массам ваша утонченная античность, на фиг, извините, не уперлась. Неподъемно для них ваше искусство, слишком много усилий требует его восприятие.
Именно поэтому все области культуры либо исчезли с лица Земли, самозакуклившись в крохотных гетто для производителей (балет, скульптура, симфоническая музыка, живопись etc.), либо, деградировав, переродились, по сути дела, в эдакие площадные аттракционы, чьи примитивные формы доступны для восприятия масс (кино, эстрада, частично проза в ее жанровом варианте и т. д.).
Поэзия, безусловно, относится к первому типу.
Вы скажете — ну и ладно, но мы-то еще живы! Пусть так, тогда мы останемся хранителями культуры, законсервируем ее и сохраним до очередного Ренессанса.
А я вам скажу — не получится. Не донесете, выродитесь, помрете раньше. Потому как любое искусство априори предполагает обратную связь. И не с производителями, не с экспертами — с бездумными потребителями. Создавать произведение искусства без расчета на широкое потребление — это как заниматься сексом без партнера. Самоудовлетворение еще возможно, а вот бесплодие вам не побороть, как ни старайтесь. Эрго — вымрете.
Единственный выход — самим стать одними из этих самых варваров, заговорить с ними на понятном, общем языке. Деградировать, если хотите, чтобы пусть и в грубом, топорном, кривобоком горшке нести тот самый пресловутый божественный огонь.
Емелин просто первый, у кого это получилось.
В каком виде широкие массы потребляли поэзию последние годы? Правильно, в виде текстов для песен. Там тоже были свои таланты и бездари — да вот беда, это все-таки не поэзия в чистом виде. То есть слушать группу «Любэ» еще можно, а вот читать с листа «Комбат ё, комбат ё, комбат!» не сдюжит никто. Всеволод Олегович у нас оказался первым, кому удалось вернуть поэзию на белый лист.
И с такой точки зрения все вышеперечисленные претензии к его стихам бессмысленны — да не важен здесь размер, какие ритм и рифмы, прости, господи, вы о чем? Были бы чувства подлинны да талант наличествовал, а с этим, слава богу, все в порядке. А публицистичность из минуса оборачивается громадным плюсом — площадные потребители желают получать то, что их в данный момент интересует.
Вы скажете — ну ладно, пусть так. Но мы ведь не рвемся в облака, мы как раз к людям стремимся. Давно уже настоящие поэты, слава богу, не про эфиры и Гвадалквивир пишут — в стихах и мата, и спермы, и публицистики хоть отчерпывай. Почему же не получается? Если дело в злободневности и доступности, то почему рифмованную публицистику Дмитрия Быкова (поэта, безусловно, на порядок одареннее Емелина) люди забывают через неделю, а у Емелина… Да посмотрите даты последних комментариев к строчкам «Книжечки беленькие, книжечки красненькие / В детстве стояли на полочке…», выложенным в ЖЖ года три назад.
А я скажу — вы слушали невнимательно.
«Стать одним из этих самых варваров», а не «уподобится им».
Почему бушковскую «Пиранью» разметают, а курицынский «Матадор» провалится непременно? Вот и здесь то же самое. Емелин пишет для них, а Быков до них снисходит. А здесь снисхождение не прокатит.
Любой этнограф вам скажет, что чем примитивнее социум, тем лучше в нем развиты инстинкты. Притвориться не получится, как справедливо пелось в одной песне для интеллигенции, «люди в общем мало знают, но они прекрасно чуют». Чувство «мы одной крови, ты и я» у морлоков вшито в подкорку, и ни одному элою Штирлицем к ним не внедриться.
Все будет по Емелину, друзья:
Жил парнишка фабричный
С затаенной тоской,
Хоть и в школе отличник,
Все равно в доску свой.
