Цивилизация
О предстоящей гастрольной выставке Тернера было объявлено еще летом. Тогда сомнений в реализуемости проекта ни у кого не возникало: глава благотворительного фонда «Искусство и спорт» Алишер Усманов лично подтвердил, что намеченное мероприятие произойдет в срок и без потерь. Наступивший затем финансовый кризис, вероятно, заставил музейщиков поволноваться, однако «слово купеческое» оказалось тверже гороха. Из лондонской галереи Tate Britain действительно прибыла внушительная подборка тернеровских произведений – четыре десятка холстов, больше семидесяти акварелей и несколько гравюр.
С таким размахом знаменитого британского пейзажиста в России не показывали никогда.
В тот же ГМИИ тридцать с лишним лет назад приезжала его небольшая выставка – и все, пожалуй. Отечественные музеи произведениями Тернера не располагают, да и в других мировых сокровищницах с этим негусто. Tate Britain владеет неоспоримым «контрольным пакетом», поскольку сам художник завещал свое наследие именно этому музею национального искусства. Работами Тернера с нами поделились щедро, правда, в какую копеечку влетел проект, никто не признается. Надо полагать, Ирина Александровна Антонова знала, о чем говорила, называя выставку самой дорогостоящей в истории музея. А меценат Алишер Усманов заявил только, что деньги эти у него по-прежнему не последние, даже и в нынешние трудные времена.
Таким образом, состоялась не только сама экспозиция, но и косвенно подтвердилась программа будущих «Декабрьских вечеров», которые пройдут в этом году под лозунгом «Посвящение Тернеру: образ и звук».
Именно на тонких связях между музыкой и изображением основывал когда-то Василий Кандинский принципы абстрактного искусства. Уильям же Тернер, живший задолго до него, об абстракции знать ничего не знал – по крайней мере, терминологически. Не было такого слова, и практики такой не существовало. Однако сегодняшние привязки не кажутся высосанными из пальца, достаточно посмотреть на привезенные холсты и акварели. Многие из них до того беспредметны, что впору именно Тернера называть «отцом абстракционизма». Некоторые искусствоведы в ХХ веке приблизительно так и рассуждали – и серьезно промахивались, пытаясь задним числом приписать художнику намерения, которых у него не было. Пожалуй, только в последние два-три десятилетия о нем начинают говорить взвешенно, без передергиваний и спекуляций. Тенденция похвальная, но загадка все равно остается.
Личность Тернера вообще представляется парадоксальной.
Он всегда выламывался из типовых биографических канонов и не давался в руки классификаторам. Нужны доказательства, что художник был стяжателем и карьеристом? Пожалуйста, их сколько угодно. Хотите считать его бунтарем-романтиком? Этому тоже полно свидетельств. Угрюмый, неотесанный выскочка, который с годами становился «все более сумасбродным и все менее внимательным к природе»? Так считали многие современники, включая другого великого художника Джона Констебла. Или он провидец и даже визионер, смотревший на мир «открытыми глазами»? Насчет «открытых глаз» много позднее высказался Клод Моне, но и при жизни Тернера находилось немало людей, почитавших его гением.
Буквально все в этой биографии противоречиво и не поддается однозначной трактовке. Совершенно не удивляет, что у него не было учеников и прямых последователей, хотя долгие годы Тернер преподавал в Королевской академии художеств в Лондоне. На выставке можно встретить даже наглядное пособие к лекции, собственноручно им изготовленное: «Сферы на разных расстояниях от глаза». Второпях эту композицию можно принять за произведение конструктивизма 1920-х годов.
Но бог с ним, с конструктивизмом – в этой схожести видится лишь шутка истории. Гораздо важнее, что Тернер предвосхитил импрессионистов, символистов и тех самых абстракционистов.
Тут уже забавными совпадениями не отговоришься.
Для современного зрителя тернеровские ходы могут стать откровением, потому что до сих пор у многих в сознании зияет пропасть: мол, были некогда великие старые мастера – а потом откуда ни возьмись появились пачкуны-модернисты.
Если знаете за собой подобное недоумение, обязательно сходите в Пушкинский музей. И попробуйте увидеть, куда влекла муза этого великого пейзажиста в те времена, когда еще не было моды на авангард. Посмотрите на все трансформации манеры, обозванные современниками «претенциозной небрежностью», и сравните их с работами в духе высокого академизма. Как ни удивительно, сам Тернер пропасти между тем и другим не видел. Кумиром его до конца жизни оставался классицист Клод Лоррен, он обожал «малых голландцев», умел делать буквально все, о чем мечталось заказчику – и тем не менее постоянно уходил в непознанное.
Туда, где только свет, цвет, динамика. Мгновение и вечность.
Возвращаясь к составу выставки, заметим, что здесь хватает вещей очень важных для понимания творческой эволюции. Например, полотно «Снежная буря. Переход Ганнибала через Альпы», датированное 1812 годом, – это один из первых образчиков «другого искусства», вынесенных автором на публику. Вообще-то, он всю жизнь мечтал создать масштабное произведение на историческую тему, это был своего рода идефикс. И вот, пожалуйста: на картине изображена битва карфагенян с альпийскими племенами, подотчетными Риму. Думаете, триумф батальной живописи?
Ничего подобного.
Процентов восемьдесят от площади холста занимает небо, охваченное снежными вихрями. Войнушка происходит где-то внизу и сбоку, толком там ничего не видно. Это ли не победа подсознания над авторскими амбициями? Наверняка же хотел как лучше, а вышло, как на роду написано. Гениально и неочевидно.
Другая «Снежная буря», написанная через тридцать лет после первой, – это и вовсе живописная вакханалия, почти без признаков реальности. Там у него будто бы «пароход выходит из гавани, подавая сигналы на мелководье и измеряя глубину лотом» (цитата из полного заглавия полотна).
Мало кто из современников понял хоть что-нибудь, в основном плевались и издевались.
Хотя по поводу самой первой картины Тернера «Рыбаки в море» (она тоже есть в экспозиции) за много лет до того звучали слова: «Лодки устойчиво держатся на плаву и хорошо плывут, а волнение на море восхитительно обманчиво». С ним всегда было так, мнения зрителей постоянно разделялись – во времени и пространстве. Хотя он не ощущал себя провокатором и к этому не стремился. Однажды, под конец жизни, Тернера спросили, в чем загадка его творчества, и он ответил предельно просто: «У меня был один секрет – работать на износ». Рецептом гениальности не назовешь, но что-то важное тут все-таки брезжит.
