Цивилизация
Здание Новой оперы на один вечер условно перекрестили в дворец Пале-Рояль, а «Эрмитаж» притворился садом при упомянутом дворце. Правда, подлинный парижский сад раза в три побольше, да и распланирован иначе, в виде длинных прогулочных аллей под рядами деревьев. Но если не придираться и включить воображение, то и «Эрмитаж» сойдет. В конце концов, не Версалем же он притворяется.
У пиарщиков балетных проектов теперь в моде монархическая тенденция.
Не так давно в Москве сплясали «Короли танца». Теперь прошел концерт «Короли солнца».
Оно и понятно. В странах с монархическим правлением слово «королевский» рядом со словом «балет» — просто обыденное название типа «Королевский балет Великобритании». Зато в любой республике прилагательное «королевский» звучит, почти как «ананасы в шампанском». Сразу ясно, что речь идет о чем-то недостижимом для масс, но респектабельном и богатом. С другой стороны, название проекта — не только рекламное преувеличение. Короли разных стран балет и впрямь любили и сему искусству, как правило, покровительствовали. Людовик, например, Четырнадцатый, прозванный Королем-солнцем, был от танцев без ума, а в молодости лично изволил участвовать в придворных спектаклях.
Именно это увлечение монарха взяли за основу авторы проекта «Короли танца».
Они постарались, чтобы наша публика не только увидела нестандартный для российских подмостков репертуар, но и вкусила толику ностальгии по прошлому. Задача трудная, Людовику-то проще было: при любом сценическом чихе короля льстецы кричали: «Ваше величество, вы гений». А тут нужно угодить злобным критикам, так и норовящим куснуть ранимого творца. Им только дай возможность, они скажут, что странно предлагать неплохой, в общем-то, фуршет для зрителей первых рядов партера как аналог былых придворных ужинов. Впрочем, утомленные искусством вип-персоны с увлечением поглощали французский коньяк.
Как говорится, короля не надо агитировать за монархию.
Да, еще трио в фойе театра приятно наигрывало барочную музыку, а первый номер программы буквально соответствовал заявленной теме. Фрагмент балета «Аполлон» — это приключения античного солнечного божества, роль которого Людовик исполнял в своем 17-м столетии. Но шедевр 20-го века в постановке короля хореографии Джорджа Баланчина ничего общего с буйностью барокко не имеет. Этот «Аполлон» просится в каламбур как образец «аполлонического» искусства — ясного, уравновешенного, четко структурированного и «прохладного». Перечисленные качества близки Евгении Образцовой — образцовой классической балерине из Мариинки, исполнительнице партии Музы, направляемой богом на покровительство искусствам. Вот только Аполлон (Михаил Лобухин) у нее был несколько простоватый — словно артист драмкружка играл бога на Олимпе, хотя и прыгучий.
Одним Аполлоном искусство жить не может.
Оно обязательно потребует чего-то, разрушающего предустановленную гармонию. Каких-нибудь катаклизмов, что ли. И они возникли, как только танцовщики Большого театра Екатерина Шипулина и Дмитрий Белоголовцев со смаком исполнили дуэт-швырялку из балета «Магриттомания», поставленный под нарочито исковерканного Бетховена. Этот спектакль, навеянный сюрреализмом картин Магритта, не выпадает из заявленной концепции, потому что Людовик не только аполлонов да юпитеров отплясывал. Среди его балетных ролей, к примеру, был персонаж по имени Пьяный Жулик.
Постановщик вечера, хореограф Никита Дмитриевский, использовал то обстоятельство, что балеты при дворе Людовика давались во время карнавала, а карнавал подразумевал любые метаморфозы, вплоть до провокационных. Дмитриевский сделал балетно-карнавальные игры метафорой изменчивости искусства. А заодно получил приятную возможность облегчить свою роль балетного менеджера: бери любой номер и вставляй в концерт, рядом с прочими номерами какая-нибудь карнавальность да получится.
Вот, например, любовь.
На редкость многоликое чувство. Номер знаменитого хореографа Джона Ноймайера, поставленный в честь собрата по профессии, недавно умершего короля балета Мориса Бежара, объединил двух отличных артистов Гамбургского балета — танцующих мужчин в расстегнутых пальто на голых телах. Кто-то найдет в их объятиях мотивы мужской дружбы, а кто-то усмотрит страсть, как у ковбоев в фильме «Горбатая гора». Фрагменты балетов «Золушка» и «Красная Жизель» дали картинки разной гетеросексуальной любви: от платонической философской лирики в балете Алексея Ратманского до «секса с поножовщиной» у Бориса Эйфмана, поведавшего историю «Красной Жизели», балерины Ольги Спесивцевой — поруганной большевиками розы русского Императорского балета. А многочисленные безымянные персонажи, пластически-патетически озабоченные поисками пути (неважно — то ли внутрь своей психики, то ли наружу от личных неврозов)? Чем не парад самовлюбленных масок?
Подобные танцы в постановке Дмитриевского, числом четыре, впечатлили мало: они обильны движениями, но скудны пластическим смыслом. Лишь театрального дыма, выползающего из-за кулис, было хоть отбавляй. Гораздо больше захватил фрагмент из балета Уильяма Форсайта «Посередине, немного на возвышении». Который раз его смотришь и всегда восхищаешься, потому что автор – еще один балетный король, властелин современной европейской хореографии. Головокружительная скорость и телесные зигзаги балета (впрочем, не проявленные на этот раз солистами Мариинского театра) заставляют задуматься: что делать хореографам после Форсайта, если он довел темпоритмические возможности артистов почти до предела? Как будто великий Уильям, сам того не желая, творчески «озвучил» принцип, сформулированный одним из потомков Короля-солнца: после нас хоть потоп.
