Цивилизация
Почти год назад в Мастерской Фоменко состоялась премьера спектакля «Самое важное», собравшая за истекший период такое количество наград (в их числе «Хрустальная Турандот» и «Гвоздь сезона»), каким не может похвастаться, пожалуй, ни одна другая постановка-ровесница. Причем в оценке спектакля — редкий случай — критики не разошлись со зрителями. Один из фаворитов нынешней «Золотой маски» — спектакль «Самое важное» — выдвинут на соискание «Масок» сразу по нескольким номинациям. Среди прочих «Работа режиссера» Евгения Каменьковича, поставившего на самых разных московских сценах несколько десятков спектаклей, а в последние годы локализовавшего свою теплую, актерскую режиссуру в пространстве четырех сцен — Мастерской Фоменко, Табакерки, МХТ и Студии Женовача, в мастерской которого ведет свой режиссерский курс в РАТИ.
Евгений Борисович, вы видели работы ваших конкурентов-претендентов на «Маску»?
— Я достаточно много видел. Я вообще хожу в театр. Пока не видел, но меня крайне интересует фигура, о которой знаю только из прессы — Лев Эренбург. Потому что читал описания его спектаклей, а кроме того, думаю, что Додин зря не пригласит человека ставить в своем театре. Надеюсь увидеть спектакли Эренбурга, когда их привезут в Москву.
— А вы за кого из конкурентов болеете, если не за свой спектакль?
— Я не могу сейчас об этом думать. Во-первых, такие вещи меня, в принципе, мало интересуют. А во-вторых, я сейчас думаю только о том, как сделать семнадцатую главу из «Улисса». Я думал, что теоретически правильно задумал «Итаку», но мы стали пробовать, и оказалось, что надо переделывать. Только это меня сейчас и волнует.
— Значит, проект, предложенный вами Петру Наумовичу Фоменко десять лет назад, наконец, стартовал?
— Все эти десять лет я часто вспоминал об «Улиссе», но Фоменко никак не реагировал. А тут сам позвонил. И вот, первого февраля, в день рождения моего любимого педагога Владимира Тарасенко, мы начали. А шестнадцатого июня, когда «Блум вышел из дома», я хочу позвать Петра Наумовича посмотреть, на каком мы этапе. Это оказалось в тысячу раз сложнее, чем представлялось на бумаге и в тиши кабинета, но я почему-то твердо уверен, что можно попытаться оттуда достать театр.
— Вы покусились на весь роман?
— Мы взяли шестнадцать глав из восемнадцати. Это принципиально. Понятно, что это будет не четыре и не шесть часов. И нам дана карт-бланш на исследования. Не каждый театр может себе это позволить.
— А сроки?
— Слава богу, сроки нам не устанавливали. У меня внутренний срок есть, но я его не оглашу. Репетируем каждый день, так что все честно.
— Ваш спектакль по роману Шишкина будет соискать «Золотую маску» в пяти номинациях. Как вы догадались, что это «поставибельная» проза?
— Во всем виноват Табаков. Он однажды в числе других фамилий произнес фамилию Шишкин. Я Шишкина не читал. И решил и дальше не читать, потому что был тогда на Табакова за что-то обижен. А потом прочел какое-то интервью с Шишкиным. И поразился простоте мыслей и кругу писателей, которых он читает. После этого стал Шишкина читать — «Взятие Измаила», «Венерин волос» — и, как буриданов осел, не понимал, что же лучше поставить. Все же мне показалось, что «Взятие Измаила» для сцены более безнадежная вещь. А потом выяснилось, что наши просвещенные барышни — и «кутепычи», и Наташа Курдюбова, и Мадлен Джабраилова — все его давно читают и любят. А Олег Любимов, замечательный актер и режиссер, даже собирался ставить отдельно главу «Царевна-лягушка». Я собрал всех, кто хотел, и мы стали трудиться. Журналистский штамп: мы трудились ровно девять месяцев.
— Вы едва ли не единственный режиссер, который признает наличие хорошей современной литературы и драматургии среди той, что не относится к чернухе…
— Я очень люблю современную литературу и драматургию! Я, между прочим, более десяти лет назад первый поставил Гладилина. В автосалоне фирмы «Форд». В 9 часов вечера автосалон закрывался, мы туда заходили и репетировали пьесу на двух актрис среди этих шикарных машин. «Тачка во плоти», мне кажется, очень поисковая и серьезная работа. Спектакль прошел двенадцать раз. Какой автосалон будет так долго терпеть? Я не уверен, что знал тогда, как можно эти буквы перевести в театр. Но, мне кажется, что девчонки — Лена Коренева и Дуся Германова — замечательно это делали.
— А еще раньше вы инсценировали Аксенова. И недавно сделали римейк «Затоваренной бочкотары», бывшей некогда визитной карточкой Табакерки. С большим риском навлечь на себя упреки: «не та пошла бочкотара, вот в наше время…»
— Мне настолько дорог был тот спектакль, что я хотел продлить его жизнь (хотя он долго жил): мечтал снять кино по «Бочкотаре» и даже писал сценарий (Хорошего человека играл бы Табаков!) Но мне никогда не приходило в голову делать то же самое во второй раз, и это целиком заслуга Табакова. Я категорически отказывался, я не представлял, как Сашу Марина можно заменить! Но Табаков ведь настойчивый, как танк, — звонит и звонит…И вот я засучил рукава, хотел все переделать по-новому. (Гончаров нас учил, что театральная эстетика меняется раз в пять лет. Видимо, и его кто-то этому учил. И я, честно говоря, ему верил).
Но когда началась работа, очень многие вещи решили оставить нетронутыми. Не знаю, сколько их в процентном отношении. Может, половина. Потому что когда пробовали другой вариант, оказывалось, что прежний — правильный.
Я думаю, что к «Бочкотаре» я необъективен. Потому что у меня такой щенячий восторг перед этим текстом! Я помню, что в прежние годы приходившие на спектакль физики иногда закрывали глаза и шептали текст.
— Как вы думаете, на режиссуру Каменьковича можно сделать дружеский шарж?
— У меня был великий учитель Михаил Михайлович Будкевич, которому я многим обязан: он учил нас летать, поскольку занимался с нами системой Чехова. Я, по мере сил, пытаюсь продолжать то, чему учил Будкевич, и придумываю новое. У Чехова есть такое упражнение: ты должен прочитать монолог так, как его читает, скажем, Олег Борисов, а потом прочитать так, как ты его читаешь. Это, собственно, то, о чем вы меня спросили. Смог ли бы я сделать пародию на себя? Мне бы хотелось, чтобы это было возможно. Я, например, могу сделать пародию на Фоменко — сходу.
