Цивилизация
Хотя на Западе Сильвестрова считают современным классиком (еще в 1967-м он стал третьим советским гражданином после Шостаковича и Прокофьева, удостоенным премии им. Кусевицкого), не каждый год выпадает возможность услышать его музыку в Москве. Сегодняшним концертом друзья Валентина Васильевича отмечают семидесятилетний юбилей композитора, месяц назад широко праздновавшийся в Киеве, откуда Сильвестров не собирается уезжать, несмотря на широкую востребованность в благоустроенной Европе.
— Валентин Васильевич, годны ли дилетанты для восприятия сложной современной музыки?
— Дилетант – это любитель. Кто-то ведь когда-то начинал музыку с этой стадии, не сразу же появился профессионал. Если человек сразу становится профессионалом – что же это такое? Дилетантизм – бескорыстная любовь к музыке. Когда никакой пользы музыка не приносит, кроме радости.
— Так вы дилетант?
— Я уже не могу считать себя законченным дилетантом, но, насколько возможно, пытаюсь им быть — незаметно. Дилетантизм был у Вагнера в свое время, когда он поменял правила – поменять классические правила дилетанту ничего не стоит. А тому, кто весь перемотан правилами, разрывать эти путы трудно. Но дело даже не в этом. Что бы делали профессионалы, если бы не было дилетантов — любителей музыки? Ведь именно они откликаются! Если я пишу для профессионалов, то это будет академизм. В хорошем смысле этого слова, нужном, например для обучения. Но музыка ведь не этим ценна! Она приносит какую-то тайну, она дана человеку для полета, человек лишен крыльев, а музыка дает ему эти крылья. Мы летаем не только в самолете, мы садимся в эту лодку слуха и взлетаем. Если музыка взлетает. Иная музыка скачет, подпрыгивает, но не летит. Для кого-то, кстати, может быть, интересно и подпрыгивать.
А профессионалы будут выискивать, как это сделано, это все равно как если бы я вам что-то говорил, а вы бы не слушали мою речь, а наблюдали, как у меня губы шевелятся, и следили, не делаю ли я ошибок. Я своей сбивчивой дилетантской речью, а может быть, еще и взглядом, и жестом, которые входят в это сообщение, и с ошибками скажу больше, чем чья-то витиевато законченная речь согласно правилам риторики.
— Все произведения разных лет, которые будут исполнены сегодня, — московские премьеры. В частности, ваша Вторая симфония, написанная в 1965 году…
— Когда я сочинял Вторую симфонию, в авангардный период своего творчества, у меня была тайная идея – форму строить как мелодию. Мелодии там нет. Но форму я строил как мелодию: одна фраза, потом ей отвечает террасой другая, как два крыла террасы, то, что создает секвенцию.
Мелодия летит на крыльях секвенции. Мелодия построена на особой форме блаженной инерции. Воробей, например, летит как камень. Он не может парить. Парят те птицы, у которых есть инерция, двусторонняя одинаковость. Мелодия – как фактор, как один из чудесных цветков в музыке. Музыка – понятие более широкое, чем просто мелодия. Музыка – дерево, которое имеет корни, ствол, но в определенное время зацветает цветами мелодии. Дает полноту этому дереву. Когда оно не цветет, то дерево есть, но оно ждет, когда нужно зацвести. Однажды, когда я был в Германии, послушал современную немецкую музыку и написал некое воззвание: «Зима уже кончилась, пора выпускать листочки и цветы» — и приложил текст – Вторую симфонию, в которой предлагаю посмотреть свои попытки зацвести. Потому что у них музыка атоническая. Гул, фактура, напряжение есть, а мелодии нет. Мелодия ждет знака. Видимо, музыке был знак, что нельзя. Адорно говорил, что после Освенцима вообще невозможно искусство: «Вы что, хотите, чтобы после того, что было, опять творилось блаженство?» Но ведь зима нависает не только над человечеством, но и над деревьями, а они верят, цветут, хотя знают, что опять придут холода. (Как Маяковский: «Светить всегда, светить везде…» — правда, кончилось пулей лоб.)
Мое письмо передали Штокхаузену – мэтру авангардизма (он уже написал музыку «Сириуса», мы рядом с ним козявки). Когда он прочитал текст, воскликнул: «Наконец! Давно уже пора!» Через два года смотрю его авторский концерт — никакой реакции, каким был, таким и остался. Он прореагировал на текст, а музыку не слушал. А у него музыка заключается в следующем: один звук, оформленный и мощный, длится час. Час времени приходится слушать этот гудеж. А я подумал: «Одна минута у Моцарта — и столько всего. А тут целый час ожидания».
— Российские музыканты – Алексей Любимов, Светлана Савенко, Александр Рудин, Юрий Полубелов и другие, которые примут участие в сегодняшнем концерте, — с вами уже не первый год. Это тот круг, который делает композитора?
— Это совершенно необходимый для композитора круг! Если с таким кругом у композитора не складывается, он, даже очень одаренный, может засохнуть. Получается такая вещь: когда ты пишешь свою фамилию на сочинении, чувствуешь себя самозванцем, потому что в твоей судьбе столько людей напринимали участие, от тебя чего-то ждали, тебя подбадривали, тебя исполняли, а ты потом пишешь: «Музыка такого-то». Надо бы приписать: и такого-то, и такого-то… Что касается композитора-автора, то я когда-то предложил такую формулировку: «Музыку испортил такой-то».
— Алексей Любимов, например, исполнил все ваши фортепианные произведения. Вас не пугает такая «всеядность» исполнителя?
— Любимов играет не все! Что-то я уговариваю его послушать еще и еще раз. Вполне бодрствующее сознание, поэтому я ему доверяю. Несмотря на то что он друг. Хотя, может, благодаря тому, что он друг, ему легче проникнуть в замысел. Он очень критичен и самокритичен.
— Сегодня вы национальный герой Украины. Как себя чувствуете в качестве носителя ордена Ярослава Мудрого?
— Нас сейчас такими вещами не возьмешь. Первый орден я получил в детстве. После войны возвращались солдаты, и у них были нашивки – за ордена. Среди них была черная нашивка – за контузию. Наш дворовый вождь, который был старше нас на пять лет, затеял раздачу таких наград. Бил молотком по пальцу, палец чернел, а потом выдавал черную нашивку за контузию. Этот первый орден я запомнил и понял, из чего порой делаются ордена. Если бы не было того, первого, может быть, при получении ордена Ярослава Мудрого я сошел бы с ума от радости.
