Цивилизация
Обилие танцевальных проектов «Территории» призвано оправдать его девиз – «Тело в городе». Смысл девиза: наше тело маленькое, а город (имеется в виду мегаполис) огромный. Несоответствие масштабов угнетает вплоть до фрустраций и сдвига по фазе. Собственно, современная хореография есть ответ тела на давящую лавину общества, это социальный невроз, выраженный руками и ногами. И то, что данс-программу «Территории» открыли артисты Большого тетра во главе с худруком балета ГАБТа Алексеем Ратманским, весьма показательно. Припекло, значит. Достала-таки жизнь «наше классическое всё»…
Впрочем, Ратманского оттого и ненавидят консерваторы, что он как пришел руководить на Театральную площадь, так и начал вдалбливать академической труппе, что театр, даже Большой, – не музей древностей. Балетная молодежь оказалась восприимчивой и, зверея от перспективы всю жизнь провести в «Лебедином озере», пошла за амбициозным худруком. И не зря в проекте «Вываливающиеся старухи» собраны лучшие силы классической труппы. Эта работа показала, что балетное наследие получает от авангардных проектов стимул к развитию.
Оказывается, гармоничные арабеск и пируэт могут (а значит, должны) выражать не только музыку сфер. Они пригодны и для осмысления человеческой сумятицы, которая, как ни крути, ударяет нас чаще гармонии.
В балете Ратманского речь не о шести бабульках, отдавших концы на тротуаре, вылетев из окна в нетленном опусе Даниила Хармса. Бабулька наличествует одна, из другого хармсовского стиха. Хореограф опирался на дух сюрреализма в вокальном цикле композитора Леонида Десятникова «Любовь и жизнь поэта» для тенора и фортепиано, написанный по стихам обэриутов (за фортепиано на «Территории» отвечал Алексей Гориболь, а тенором был Марат Гали, чья игра голосом, затеянная с фонетикой стиха, заслуживает высоких похвал).
Ратманский, незаурядный танцовщик, сам выступил в «Старухах» и, хотя в кабинете быстро теряется упругость мышц, заставил пожалеть, что в принципе уже покинул подмостки. Его пронзительный персонаж, влюбленный в муху из стиха Николая Олейникова, увлек других исполнителей, будь то дворник, чешущий грязный затылок («Постоянство веселья и грязи») или герои «Жука» («воробей-еврей, канарейка-еврейка, божья коровка – жидовка»). Десятников (культовый, кстати, композитор современности, именно он написал знаменитую оперу «Дети Розенталя», удостоившуюся демонстраций «Наших» и разборки в Госдуме) назвал свой опус «трагикомическо-шаловливой вещицей».
Такая смесь – как навоз для урожая: хорошо стимулирует пластику. И любопытная история получается: абсурд, проверенный идеализмом балетной классики, уже не совсем абсурд…
Постановщик смешал в «Старухах» вульгарные бытовые жесты и тончайшие па, сплавил мещанские фобии и порывы к небу. Заодно спародировал кое-какие балетные хиты и выставил на пародию себя, смикшировав находки из своих постановок. Подсказки для хореографии он нашел в стихах. Достаточно взять строки из хармсовского «А я…»: «Дни летят как рюмочки, а мы летим как ласточки». Или его же «Пассакалию»: «Петров кричит «О Боже, Боже!» и на пол падает, убит. И гости мечутся и плачут, железный градусник трясут, через Петрова с криком скачут и в двери страшный гроб несут».
Кому-то не понравится несколько буквальный подход Ратманского к литературному тексту, но этот «кто-то» должен будет предъявить сходные претензии к финну Теро Сааринену. Продолжая балетные программы «Территории», финн показал «Человека в комнате» — соло, посвященное художнику-абстракционисту Марку Ротко, и «Охоту» — монолог на музыку «Весны священной» Стравинского. Сааринен отлично двигается: он учился японскому танцу буто, а это предполагает поистине нечеловеческую гибкость, хотя для неподготовленных зрителей скрюченный торс напоминает какой-то зловещий медицинский синдром. В буто можно час переносить тяжесть своих килограммов с одной ноги на другую, и у вас останется ощущение, что вес был меньше пушинки. Но, когда голое тело обмазывается красками из тюбиков, боди-арт ясно, чтобы не сказать прицельно, указывает на профессию лирического героя.
Персонаж второго балета, в одном лице охотник и дичь, прибегает (для концепции) к помощи стробоскопа и прочих технических достижений, но, изображая птицу, машет руками, как умирающий лебедь. Правда, при этом можно, затаив дыхание, следить за филигранной работой запястий и пальцев Сааринена: кажется, что они живут отдельной от тела и очень активной жизнью. Кому таких чудес мало, удивятся скрещиванию танца с кинотеатром: белая юбка танцовщика, она же оперение птицы, работает экраном, на который проецируется визуальный двойник. В общем, все по задумке кураторов «Территории»: перекресток сценических технологий плюс «борьба человека с обстоятельствами в агрессивной среде». И аплодисменты были бурные. Как говорил Хармс, «всякая мудрость хороша, если ее кто-нибудь понял».
