Цивилизация
Император Пин (Чоу Юнфат) — массивный бородач с монументальной мимикой, меняющий в зависимости от текущего момента маску Будды то на ленинский прищур, то на меланхоличную гримасу Ивану Грозного, — возвращается после ратных подвигов во дворец, где его ждет семейный заговор: императрица Феникс (Гун Ли), выставленный во дворе миллион подозрительных горшков с желтыми цветами и трое наследников престола, со старшим из которых — сыном мужа от первого брака — у Феникс роман. За роман император прописывает супруге коварное лекарство, куда придворному лекарю приказано добавлять персидский черный гриб, сводящий женщину с ума.
Пока делает свое черное дело гриб, Феникс, мстя мужу, организует заговор, вышивая цветочками десять тысяч платков для заговорщиков к государственному фестивалю хризантем.
Чжан Имоу, в свое время поразивший виртуозным «Героем» и разочаровавший «Домом летающих кинжалов», вернулся к большой форме после малобюджетки о японо-китайской дружбе, доказавшей киноманскому сообществу, что он не растерял фестивального энтузиазма, окончательно уйдя в китайский эпос с боевой акробатикой и народными заговорами против императора. Но энтузиазм до российских больших экранов доезжает редко, а вот эпос стал уже чем-то вроде главного золотовалютного резерва китайского кино. Собственно, на размах резерва, его расцветку, выделку и красоту фактуры в «Золотом цветке» и делается теперь основной упор.
Здесь, что называется, есть, что рассмотреть: дежурные сеансы восточных единоборств, как и фирменные прыжки на проволоке, в «Цветке» присутствуют, но скорее как дивертисмент основного представления, главным героем которого сделали дизайн.
Так, пекинский императорский дворец, уже выученный всем миром наизусть, напоминает уже не памятник ЮНЕСКО, а виртуальный лабиринт из компьютерного шутера с флюорисцирующими стенами, выкрашенными в золото, пурпур и еще какой-то сложноопределимый оттенок грозовой тучи, пропущенный через лиловый фильтр. По лабиринту рассекает туда-сюда августейшее семейство, отягощенное центнерами расшитого золотом текстиля, после которого проходящая сейчас в Москве выставка китайских императорских сокровищ покажется детским лепетом. Миллион заговорщицких горшков на дворцовой площади — просто, но тоже впечатляет, тем более, что горшки у Чжан Имоу все, похоже, настоящие, а не размноженные фотошопом.
Наконец, каждая вторая мизансцена выстроена с таким фанатичным почтением к симметрии, что превращается в буддистскую мандалу, в центре которой улыбается высшим эмпириям Чоу Юнфат, а по периметру развертывается мировая драма с драконами, заговорщиками и императрицами.
Дизайн стал для фильма и главным его проклятием, не оставив места для Гун Ли и Чоу Юнфату, которым очевидно душно в этих халатах и цветах. Мандала, впечатляющая поначалу, оказывается узором фрактальной геометрии, который упорядочен и идеален снаружи, но при ближайшем изучении ускользает в дурную бесконечность и хаос, утягивая за собой поистине шекспировскую интригу и какой-никакой антитоталитарный месидж.
Можно, конечно, приписать такое ускользание режиссерскому замыслу, где строго симметричная вертикаль центральной власти заражена внутренней нестабильностью и пустотой. Но что-то предостерегает от таких трактовок в «Проклятии золотого цветка»: это все равно что, высидев два часа в нереально оформленном китайском ресторане, пойти на «Марш несогласных», где уже настоящей вертикалью власти подправят любую виртуальную мандалу.