Цивилизация
В рамках Второй московской биеннале современного искусства открылась выставка Вадима Захарова с замысловатым названием «Карамель в ботаническом саду. Поздний комментарий к статье Бориса Гройса «Московский романтический концептуализм».
Живущий с конца 80-х в Кельне Захаров, как принято считать арт-критиками, главный представитель второго поколения московского концептуального искусства. Он участвовал во множестве важнейших международных выставок, в прошлом году в Третьяковке была показана его большая ретроспектива, а во Франкфурте установлен сделанный по его проекту памятник философу Теодору Адорно.
Поселившийся в начале 80-х там же, на берегах Рейна, философ и культуролог Гройс — один из главных экспертов на Западе по поводу того, что творится в России. В 1979 году он опубликовал в издававшемся в Париже журнале «А — Я» статью, где обозначил столь разных художников, как Эрик Булатов, Илья Кабаков, Иван Чуйков, Виктор Пивоваров, группу «Коллективные действия» и Франциско Инфанте «московскими романтическими концептуалистами».
Номинация сомнительная.
Во-первых, не совсем ясно, были ли эти художники концептуалистами (лондонско-нью-йоркская группа Art & Language, первопроходцы классического концептуализма, в 80-е судились с теми, кто, по их мнению, воровски присвоил это название). Во-вторых, в сочетании «концептуализм» и «романтизм» можно усмотреть непреодолимое логическое противоречие. В-третьих, что угодно может быть московским, рейнским либо гаитянским. Хоть концептуализм, хоть романтизм. Гройс, впрочем, парадоксалист: он автор популярной ныне теории, что лютый сталинский соцреализм является прямым наследником не менее лютого русского авангарда начала XX века.
Вадим Захаров тоже парадоксалист — по-своему.
Его работы всегда точны и немного суховаты в визуальном отношении (сказывается вторая профессия, он блестящий бук-дизайнер), однако в жестко выстроенных конструкциях сквозит что-то зыбко-психоделическое.
Так и на выставке в «Современном городе». В небольшом подвальном выставочном зале на травянисто-зеленых стенах фотографии — летние, радостные, полные света и цвета, снятые в Крыму, в Никитском ботаническом саду. Их персонаж — чудесная девочка в светлом платьице, в голубых пластмассовых сандалиях, в красной панамке. Она, наверное, и есть Карамель, рискующая быть съеденной сияющим небом. Снимки отличные, объемные, хоть и сделаны обычной цифровой «мыльницей». Их можно бы разглядывать как образцы хорошего фотоискусства, но у них есть другое, более принципиальное качество: они не затягивают.
Это только необходимые знаки препинания в тексте, который необходимо сочинить зрителю. Это стихотворение у каждого станет своим, но ясно, что у всех оно будет нежно-атмосферическим.
Но в соседней комнате сумрак, ее пол засыпан искусственным снегом, в правом углу стоит рассохшаяся дощатая собачья будка, в левом — скудно освещенная черно-белая фотография, на которой вроде бы читается лицо Бориса Гройса. Ступаешь на синтетическую белую крупу, чтобы получше рассмотреть, тут срабатывает фотоэлемент, и из конуры высовывает на коленчатой шее зубастую голову механический монстр вроде тех, что показывают в третьеразрядных голливудских фильмах. И натужно гавкает, пока не вернешься в райский сад, где среди разогретых солнцем туй и реликтовых пиний живет Карамелька.
Как эти два авторских высказывания звучат вместе? Речь идет о мало кому, кроме специалистов, интересных разборках? О том, что рай и ад — рядом? Попросту про счастье и несчастье? Точки в этом случае нет. А посмотреть выставку Вадима Захарова, рискующую потеряться в глухом лесу многочисленных событий московской биеннале, совершенно необходимо.