Цивилизация
Перспективный кандидат наук Иван Тишков (Федор Лавров) с робким голосом и поредевшим чубчиком приезжает в секретный НИИ, застав директора, подрезающего экспериментальные огурцы под Баха, и улей разношерстных добровольцев с тумбочками и раскладушками, которых ученые терзают на предмет излучения человеческими организмами неких специальных биоволн. Волны измеряют большим прибором, похожим на первый советский калькулятор с антеннами и лампочками.
Попахивает пусть не Нобелевской, но хорошей тринадцатой зарплатой, да вот беда: цифра на калькуляторе выскакивает всегда трехзначная, но разная, а последовательностей — ноль.
Поверить алгеброй души добровольцев назначают Тишкова, у которого на этот счет есть особая теория: максимальное показание должно равняться 977. Но теория, как оно и бывает, тут же начинает расходиться с практикой: в лаборатории много и жизнерадостно пьют, крутят налево шуры-муры, плетут направо научные интриги, а лаборантка Тамара (русско-французская дива Екатерина Голубева) западает на Тишкова, подарив ему экспериментальный огурец. У Ивана же в кармане фотка некой Риты, которая мистическим образом материализуется (привет «Солярису»), рассекая по коридорам НИИ в кургузом халате и больничных тапочках (пугливая нимфа Клавдия Коршунова). За всей катавасией присматривает молчаливый слесарь в бесстрастном исполнении французского режиссера Лео Каракса. В фильме он представляет собой Бога, но в детали лучше не вдаваться, тем более что деталей и деталек в «977» не меньше, чем в списанных тридцать лет назад приборах и пробирках, которыми здесь измеряют длину человеческой волны.
Время и место в этой истории как-то особенно чудны и удивительны.
Скажем, в 1996-м, пошуровав по разваленному СССР, еще можно было набрести на заросший крапивой институт, набитый эзотерическим научным оборудованием, растерзанной мебелью из ДСП и большими калькуляторами с перегоревшими лампочками. Найти такое в 2006-м — чудо. Скорее всего, секретный «ящик» с обитой рваным дерматином дверью, уютными курилками и обшарпанными коридорами, заваленными синхрофазотронами и токомаками, с большой любовью воссоздавали реквизиторы и декораторы. Тогда это чудо вдвойне.
С временем еще удивительней. Вторая половина 80-х — очень специфичная эпоха, отмеченная декадентским расцветом советской академической системы, когда обитатели многочисленных НИИ, еще не свалившие на Запад, вдохновенно осваивали щедрый военный и прочий госбюджет, расширяя горизонты науки. Биоциклы, биоволны, облучение Бахом огурцов и прочие биотроны — не оттуда ли? Оттуда. В «977» весь этот канувший в небытие НТР-паноптикум оживает во всей красе, а в некоторых местах вырастает до размеров поэтического образа благодаря выдающейся операторской работе Алишера Хамидходжаева.
Захламленный НИИ — руинированный ковчег знания, который снаружи штурмуют волны крапивы и июльская гроза, а изнутри — человеческие «волны» и порхающая по синхрофазотронам бабочка, самый, наверное, многозначительный план в картине.
«977», хоть и прикидывается позднесоветской НТР-мелодрамой на пленке «Свема» (в фильме, впрочем, «Кодак»), принадлежит к той неприкаянной разновидности фильмов о парадоксах жизни и любви, чьи авторы вздумали, так сказать, серьезно флиртануть с научной фантастикой. Точнее даже, с фантастической наукой, какой она представляется наделенному воображением и хорошими сценарными способностями гуманитарию.
Вот, например, Тишков, когда искомое 977 никак на приборе не выскакивает, бормочет загадочные речи о комплексных числах. И неспроста. Знающие тут же усекут, о чьих баранах речь: о математическом представлении корня из отрицательного числа, которым описывают парадоксальный физический феномен — квантовую суперпозицию, когда частицы принимают два состояния одновременно. В двух невозможных состояниях одновременно пребывает весь фильм и сам Тишков: когда он вроде есть — появляется Тамара с научным огурцом, но с ней у него вроде как не складывается и не намечается. Когда героя нет — выходит Рита, а прибор показывает 977.
Так что же фиксируем мы и что фиксирует прибор?
С драмой на самом деле такие шутки плохи. В драме, где мало что поменялось с древних греков, никакие суперпозиции недопустимы в принципе: история развивается, когда герой все-таки есть, и принимать он должен определенное состояние «живого» или «мертвого». В этом смысле «977» дружит скорее не с безотказным эзотериком Тарковским, с которым дебют Хомерики по инерции сравнивают у нас и за границей (фильм был единственным российским участником, отобранным в официальный конкурс «Особый взгляд» на последнем Каннском фестивале). Ближе недавняя «Наукой сна», изящная такая европродукция, где Берналя тоже запускают в мерцающую суперпозицию сна и бодрствования. Интеллектуально развитая и тонко чувствующая всякие игривые неопределенности аудитория у этих фильмов на самом деле одинаковая. Определенно так.