Цивилизация
Не думайте, что это только у нас такого театра нет, а в мире его полным-полно — он уникален, штучен, а значит, повсюду встречается редко. И названия у него нет: кто-то говорит «театр предмета», кто-то — «театр художника» или даже «визуальный театр» (что звучит несколько нелепо, будто не всякий театр визуален). Доменик Жамбон, директор французского культурного центра в Москве, придумавший показать в столице цикл из трех необычных спектаклей, назвал его «Другой театр из Франции». «Другой» — иначе не скажешь.
Сочиняют этот театр, как правило, художники-рукодельники — кукольники, архитекторы, сценографы, те, для которых предмет не мертв, а живет собственной жизнью, вступает в связи с другими и всегда готов к превращениям.
Французская программа началась спектаклем «Волшебная комната» — так у нас назвали полное чудес представление художника (а тут и актера, и вообще человека-театра) Жана-Пьера Лароша, которое в оригинале называется многозначно — «На расстояниях». Расстояния имеются в виду разные: между поступком и его последствиями, между смыслом каждого слова и значением сказанного и, наконец, расстояние между самим Ларошем и предметами, живущими в его «волшебной комнате» своей собственной жизнью так, что не поймешь: то ли актер ими управляет, дергая издалека за почти невидимые нити — то ли они движутся сами.
Спектакль Лароша состоит из семи эпизодов и каждый из них — самостоятельный театр.
Первый, под названием «Шум слов», — это «звуковой театр» и театр механизмов. На сцену сама собой выезжает крошечная сцена на подставке, где нет ничего, кроме сложно скрепленных железяк, похожих на полуразобранный механизм какого-то сложного прибора. Отдельные части его начинают понемногу, со скрежетом и шипением двигаться, и вдруг становится понятно, что они — общаются. Что одна деталь, скрипнув, и двинувшись на несколько сантиметров вверх по штырю, дразнит другую, а вторая ей вторит, тоже дернувшись, а потом весело откатываясь назад. Трудно объяснить, откуда именно это становится ясно, но сомневаться не приходится, и весь зал изумленно хохочет, наблюдая за взаимоотношениями железок.
Эпизод «Учти сюрприз» — из жизни трехногих табуреток. Табуретками- - маленькими, большими, колченогими, заваленными всякой дрянью, вроде горы битой посуды, покосившихся горшков с цветами, топора, лампочек и др. — полна сцена.
И вдруг с ними что-то начинает происходить. Одна вдруг клонится, приседает (как — помните- - игрушечные козлики, которые падали, когда в их подставке нажимали на дно, ослабляя нити?). И роняет на пол единственную целую тарелку, а потом сама падет сверху. Рядом стоящая табуретка, куда был воткнут топор, внезапно раскалывается надвое. В дальней табуретке вдруг стремительно, сама собой начинает откручиваться ножка, а из-под той, что стоит сбоку, одна ножка вдруг самостоятельно вылезает и потихоньку, но вполне уверенно, идет через всю сцену по своим делам.
Почувствовав запах гари и дым, замечаем, что к ножке колченогого табурета привязана свечка, а внизу еще подставлена электроплитка.
Пока постройка стоит ровно, но плитка уже включилась, свечка плавится, и так и ждешь, что тяжело груженый стул рухнет. В это время из-под потолка спускается большая связка тарелок, целясь прямо на соседний табурет, ножки которого стоят на трех яйцах под охраной игрушечного петуха, который беспокойно квохчет. Тарелки опустились на табурет- - никакого эффекта, но потом к ним подходит служитель спектакля — в старинном камзоле и башмаках с пряжками — и торжественно кладет сверху перышко. Тут яйца лопаются и вся конструкция рушится, а за ней начинает разваливаться все вокруг, одно за другим, и даже одиноко путешествующая ножка падает, разломившись пополам.
Посреди всеобщей катастрофы и грохота вдруг самая маленькая табуреточка в панике выкидывает над собой белый флаг. Она одна и остается целой.
Для нас в этих эпизодах Ларош- - близкий родственник питерской группы АХЕ с ее инженерно-алхимическими представлениями. Но француз куда лиричнее, нежнее, чем питерские насмешники. Другой его родственник (но, пожалуй, двоюродный) — московский театр «Тень» со своим маленьким лиликанским народцем, теневыми волшебствами, огнем, водой и представлениями в спичечной коробке. Впрочем, даже «Тень» кажется слишком лукавой рядом с мечтательным Ларошем, хотя эпизод «Слово не воробей…» из «Волшебной комнаты» — очень в духе московского театра. Тут самостоятельно ездящий по сцене проектор проецирует на разные поверхности крошечного, но вполне живого и энергичного человека, бодро идущего через всю сцену, то пропадая (когда ему не на что проецироваться), то появляясь вновь. И вот Ларош бежит за ним, пытаясь поймать и «материализовать». Ловит на листы книги (тот с топотом перебегает со страницы на страницу), на полотенце, на стекло, поспешно закрашивая его белым. На горку глины.
С глиной история случается вообще поразительная — Ларош судорожно вылепляет из куска руки, ноги вслед за тем, как движется человечек в желтом пиджаке — размахивает руками, вертится, скачет.
И не поймешь: то ли творец создает гомункулуса, то ли он сам бьется, нетерпеливо вырастая из глины, как Голем.
Создание непослушно, драчливо и, вылепляя и меняя для него глиняную форму, Ларош должен постоянно увертываться от его кулаков. Потом, озлившись, скульптор сам набрасывается на человечка с кулаками — бьет по глине, сминая ее, лилипут падает, пытается защититься, но творец буквально закатывает его обратно в глину. Получается грустная история о творце и его создании, о взаимной ответственности и о свободе.
Все эти истории выглядят просто, но они совсем не простодушны.
Например, тут есть удивительный «шкаф с фонемами» — миниатюра под названием «Как птицы в клетке». Ларош читает строфу из последнего акта «Короля Лира»: «Пускай нас отведут скорей в темницу, \ Там мы, как птицы в клетке, будем петь, \Ты станешь под мое благословенье, \Я на колени стану пред тобой, \Моля прощенья…». А потом, открывая ярко освещенный шкаф, он начинает перекладывать и расставлять по полкам множество предметов с односложными (по-французски, конечно) названиями, составляя из них, словно из ребуса, шекспировскую строфу.
Часы, календарь, огромный зуб, веревка, картонное изображение фаллоса, кораблик, буквы из детской игры — он переставляет их так и эдак, и оказывается, что Шекспир заключен в мусоре, хранящемся в шкафу, как птица в клетке.
Этот эпизод отсылает к «брутальной поэзии» французского философа-лингвиста Жана-Пьера Бриссе, но оказывается чистым театром.
Описывать такой театр — дело весьма неблагодарное, его надо видеть, чтобы поверить, как в настоящее волшебство. Но, к сожалению, первое представление из цикла «Другой театр» уже уехало из Москвы. Зато можно успеть купить билеты на два других, столь же необычайных. Приглашенный в этом году на Авиньонский фестиваль спектакль Мишеля Лобю «Четверо из Туракии» превращает обычные вещи — старую одежду, картошку, кастрюлю — в жителей придуманной им сказочной страны (его покажут тоже в Театре Наций 4 и 5 апреля). А с 20 по 21 июня к нам приедет сам великий Филипп Жанти с камерным представлением «Проделки Зигмунда», в котором руки убежали от своего хозяина и зажили собственной жизнью, прямо как нос майора Ковалева. Кстати, именно в спектаклях Жанти когда-то работал художником Жан-Пьер Ларош.