Цивилизация
Массированный приток во власть ставленников спецслужб и силовых структур в последнее время и явная претензия силовиков на то, чтобы играть роль самостоятельной политической силы, сделали уже традиционным сравнения ситуации в России с Латинской Америкой, ставшей в XX веке нарицательным именем для характеристики неустойчивых клановых псевдодемократий.
Насколько в действительности ситуация в России сравнима с латиноамериканскими моделями XX века? Откуда брались хунты и чего добивались? За что борются элиты в таких странах и кто в конце концов побеждает? Об опыте Латинской Америки в этом отношении рассказывает доктор политических наук, профессор, ведущий научный сотрудник Института Латинской Америки РАН Збигнев Ивановский.
— Збигнев Владиславович, когда и в каких латиноамериканских странах наиболее отчетливо проявился феномен милитаризации политической власти?
— Поскольку в Латинской Америке к моменту появления военных режимов были очень слабы традиции гражданского общества, политический вакуум почти всегда заполняла армия. Существование военных режимов отмечено практически во всех странах Южной и Центральной Америки за редчайшими исключениями. Существуют страны, где присутствие милитаристских элементов во властных структурах было более продолжительным, но влияние их на политическую ситуацию было менее глубоким. В Боливии, к примеру, было около 180 переворотов за всю независимую историю этого государства. Но в то же время влияние военных там было не очень глубоким. Просто неудачи в политике порождали конкуренцию военных элит, которые очень часто друг друга меняли посредством переворотов.
А к тем странам, где военные наложили наибольший отпечаток на политику, экономику и общественную жизнь, можно отнести в первую очередь Чили, Перу, Колумбию (несмотря на то что в этой стране период непосредственного нахождения военных у власти был непродолжительным, они всегда оставались главной группой давления). Многие военно-диктаторские режимы находились у власти в течение очень длительного периода. Так, в Никарагуа генерал Сомоса и его наследники удерживали власть с 1934 по 1979 г., в Парагвае военно-полицейская диктатура генерала Стресснера находилась у власти с 1954 по 1989 г., бразильские военные правили страной с 1964 по 1985 г.
— А каким путем происходила милитаризация власти? Каковы были ее исходные причины?
— Во-первых, приход к власти военных элит в Латинской Америке абсолютно всегда происходил в условиях вакуума политической власти, глубокого политического и экономического кризиса, проблем во внешней политике. Поэтому можно сказать, что общественная надежда на какую-то стабильность играла роль в приходе военных к власти. Армия представлялась фактически единственной жесткой вертикалью с четкой иерархией, распределением обязанностей и субординацией.
В условиях Латинской Америки такая жесткая вертикаль есть только в армии и Церкви.
На первых порах милитаристские режимы удовлетворяли чаяния народа о стабильности. Например, в Чили военные действовали под лозунгом «демократии не будет, будет порядок».
— На какие ценности ориентировались представители разных милитаризованных элит — армии, полиции, секретных служб? Насколько однородной была их идеология и политическая позиция?
— Военные в Латинской Америке были в высшей степени политизированы во все времена. Поэтому в армии существовали различные группы, придерживающиеся разных политических, идеологических, экономических установок. Это в известной мере разрушало жесткую иерархию армии. Военные группы левого и националистического уклона приходили к власти, например, в Перу и в Боливии. Разумеется, они обращали репрессии и против своих оппонентов среди военных. Левое крыло военных придерживалось идеологии «третьего пути», предусматривающего централизованную политическую власть, национализацию бизнеса и конфликт с США.
Надо сразу сказать, что большинство экономических и социальных реформ военных режимов левой окраски провалились. Когда во время военного правления в Перу я пришел в местный кинотеатр, то увидел, как зрители свистели и топали ногами при показе хроники об успехах военного кабинета.
Что касается правых военных режимов, то они побеждали в Бразилии и Чили.
Существовали разногласия и внутри разных силовых структур, составлявших правящий режим. Они проявлялись гораздо слабее там, где силовые ведомства слиты воедино. К примеру, в Колумбии полиция является частью минобороны, во многих других государствах — похожая практика. Иногда такие противоречия прорываются наружу, как, например, сейчас в Венесуэле. Там большая часть армейского офицерства поддерживает президента Чавеса, а полиция и меньшая часть армии находятся в оппозиции, что создает политический кризис в стране.
Наконец, существуют и персоналистские разногласия и разногласия с точки зрения преданности режиму. К примеру, были случаи, когда в Колумбии отдельные представители спецслужб пытались баллотироваться на высшие государственные посты, борясь со ставленниками военных.
— А как при этом складывались отношения между властью и бизнесом, какова была роль последнего?
— Взаимоотношения военизированных режимов с бизнесом были очень сложными и существенно различались в разных странах. В первую очередь, это зависело от идеологического выбора военного режима. В тех же Перу и Боливии с приходом левых военных к власти были в жесткой форме национализированы ключевые отрасли экономики. Эти страны переживали жесткую конфронтацию с иностранным и транснациональным капиталом, ежедневно лишавшимся своей собственности.
Там же, где у власти оказывались правые, если угодно — военные-технократы (например, в Бразилии, Чили и отчасти в Аргентине), налаживалось известное сотрудничество с национальным и иностранным бизнесом. В Чили и Бразилии военные полностью отпустили свободный рынок, опираясь на средний и мелкий бизнес.
Одновременно с этими крайними моделями существовали и промежуточные. В этих случаях доктрину военных в экономике можно назвать государственно-монополистическим капитализмом. Она предусматривает активное вмешательство государства в деятельность частных компаний при существовании еще и государственных монополий. Вмешательство осуществлялось разными способами: государство входило в управление ключевых — как правило, добывающих — компаний или просто национализировало их.
В Мексике ранее, а в Венесуэле до сих пор военные режимы держат под своим контролем ключевую отрасль для этих стран — нефтяную.
Лишь после ухода военных начиналась волна приватизации всех отраслей, ранее контролировавшихся военными группами.
— Каковы цели военных режимов при установлении контроля над бизнесом?
— В Латинской Америке военные — очень специфическая группа. Не нужно их в полном смысле сравнивать с европейскими или тем более российскими военными. Они от рождения инкорпорированы в разные экономические кланы. Они больше, чем просто военные, — у них широкие экономические интересы. Они представляют разные олигархические группировки и заинтересованы в развитии своего личного бизнеса. Это выражается все в том же контроле над главными отраслями экономики и лоббировании своих бизнес-интересов при помощи своего властного положения.
К тому же существуют еще и связи военных групп с нелегальным и полулегальным бизнесом. Наиболее очевидный пример — это Панама и некоторые другие страны, где группировки военных и чиновников были связаны с наркотраффиком и полулегальным бизнесом вокруг международного морского регистра. В Парагвае при генерале Овьедо военными традиционно контролировалась контрабанда. С ними же олицетворялась коррупция на государственном уровне.
— Какими были экономические итоги пребывания военных у власти? Насколько оправданны такие термины, как «бразильское чудо», «чилийское чудо»?
Как я уже говорил, левые режимы в Перу, Боливии и отчасти в Аргентине экономику своих стран просто развалили. О каком-то прогрессе в экономике можно говорить лишь в случае с Чили и Бразилией. Однако, если объективно взглянуть на итоги даже их экономических преобразований, возникает много вопросов. Я бы поставил вопрос о цене этих «чудес».
Когда четверть населения страны пострадало от репрессий, как в Чили, какое же это чудо?
Еще большой вопрос, был ли рывок в экономике совершен благодаря военным и Пиночету или к нему привело стечение других обстоятельств. Например, удачная внешнеэкономическая конъюнктура.
Российские праволиберальные экономисты, которые сейчас хвалят чилийскую модель, на самом деле плохо изучили опыт Чили. Здравые эксперты понимают, что эта неолиберальная модель, рожденная еще чикагской школой, нуждается в очень серьезной корректировке.
— Как развивался репрессивный аппарат военных режимов?
— Как правило, жесточайшие репрессии были в самом начале существования военных режимов, когда хунты пытались все раздавить и расчистить.
Когда оппозиция была раздавлена, наступала некоторая оттепель, но это был мир на кладбище.
В Чили четверть населения была либо в эмиграции, либо в концлагерях, либо в могиле. Примерно те же результаты получены в Аргентине и Парагвае. Там окончательные подсчеты жертв режима еще не проведены, так как до сих пор находятся массовые захоронения. В Аргентине тела не находят вовсе, так как их просто сбрасывали с самолетов в океан. По примерной оценке, в Уругвае от репрессий пострадала почти треть населения. Одним словом, цена была заплачена огромная.
Запрет политических партий, отмена конституции, тотальная слежка — все это реалии всех военных режимов. Репрессии даже выходили за пределы одного государства. Видных деятелей оппозиции спецслужбы Чили убивали и в Аргентине, и в США.
— Какую роль в становлении военной диктатуры играет внешняя угроза?
— Латиноамериканские страны уже давно находятся в такой ситуации, что им практически никто извне не угрожает.
Иногда хунты сами военные конфликты и провоцируют, чтобы доказать необходимость своего существования. Таким был фолклендский кризис.
Армия Аргентины не справлялась с внутренними проблемами и начала авантюру, чтобы разбудить в народе националистический дух. В своей стране военные придерживались доктрины «внутренней войны», то есть борьбы с оппозицией. Поэтому интересы армии и милицейских органов часто совпадали.
— Наиболее интересны примеры стран, где военный режим формально представляло гражданское правительство. Каким был механизм взаимодействия между реальной и формальной властью?
— Система сохранения видимости демократической власти, сложившаяся в Латинской Америке, очень интересна. К примеру, в Мексике до последнего времени сохранялась практика передачи президентской власти уже выбранному преемнику. Президента всегда менял министр внутренних дел. Однако при этом его выборы были всегда прямыми и якобы демократическими. В Бразилии военные усложнили эту процедуру. Было отменено прямое голосование за президента, и эту функцию хунта передала марионеточному псевдоконгрессу, а тот всегда избирал того, кого военные предлагали. В этом парламенте работали две партии: правящая и конструктивно оппозиционная (в народе ее называли «Автобус», так как за неимением других партий туда бежали все, кто не хотел вступать в правящую). И обе партии были созданы военными и выступали с проправительственных позиций. В Центральной Америке была другая практика. Там действительно встречались модели, когда у власти находился полностью гражданский президент, который не принимал никаких решений. Их принимала хунта, всегда находившаяся в тени.
— А была ли у военных своя собственная уникальная идеологическая платформа?
— Все военные режимы Америки нуждались в широкой социальной мобилизации и идеологии. Поэтому почти все латиноамериканские хунты шли на создание разных общественно-политических объединений, партий и протопартий. Наиболее яркий пример — та же Бразилия.
— Если я правильно понял, вы считаете, что в большинстве стран Латинской Америки сейчас происходит демилитаризация власти. Как протекает этот процесс и каковы перспективы в прошлом милитаристских стран?
— Латинская Америка с 80-х годов переживает так называемую третью волну демократизации, характеризуемую уходом военных в казармы и возвращением к власти гражданских правительств. Демилитаризация почти во всех латиноамериканских странах сопровождается следующими атрибутами. Во-первых, чисткой армии. Конечно, мало где удалось по закону наказать военных, но они во всяком случае потеряли свои посты и влияние. Во-вторых, происходит сокращение численности вооруженных сил. В некоторых странах на 2/3 (как в Аргентине), в других вообще ставится вопрос о полной ликвидации армии по коста-риканскому образцу. Такие разговоры идут в Панаме, Никарагуа. В-третьих, гражданские власти стараются обезопасить себя от реванша военных при помощи поражения действительных военнослужащих в политических правах. Их, как и священников, лишают права избирать и быть избранными. Нередко происходит конституционная реформа, обязывающая назначать на пост министра обороны гражданских лиц. Ими бывали даже женщины. К тому же предусматривается децентрализация силовых ведомств. В некоторых странах нет даже единого командования армией, есть министр и командующие отдельными родами войск. Однако в таких странах, как Парагвай, Сальвадор и Гватемала, военные элиты вплоть до настоящего времени в большой степени контролируют работу, на первый взгляд, гражданского правительства.
Интервью брал Роман Баданин
