Цивилизация
Извините, что отвлекаю вас от дум о родине, от мыслей, как нам обустроить Россию, и от ваших волнений, каким образом нам всем надо реагировать на события на Украине. Потому что я к вам на этот раз с пустяками.
Поговорим о дураках и дорогах.
Нет-нет. Не обо мне (хотя я, конечно, дурак, это даже не вызывает сомнений). Поговорим о вас.
Потому что все лучшие люди (а я не сомневаюсь, что все лучшие люди как раз и читают в этот момент мою колонку) теперь ездят на машинах. Причем своих.
В этом, конечно, невозможно не углядеть огромный плюс. Как только подумаешь, как выросло благосостояние российских граждан, так сразу по-предательски сладко замирает сердце. Замирает и щемит, окутывая тебя привычными волнами зависти. Кажется, что у всех, у всех поименно, без всяких отнятых ахматовских списков, есть личный автомобиль.
Злые языки утверждают, что даже молодые девушки при самой первой встрече хищно спрашивают своих будущих мальчиков, которые осмелились за ними начать ухаживать: «А какая у тебя марка машины?»
И я не знаю, что отвечают мальчики. Как выкарабкиваются из этого щекотливого положения.
Да мне и не нужно.
Ибо я тут пребываю в изгоях. У меня ведь нет ничего. Ни автомобиля, ни девушки, ни мопеда, ни даже самого завалящего велосипеда. Поэтому я иду по улицам Москвы пёхом. Вы бы сказали «пешком», но вы же — господа, вы же все — на железных конях, вы обучены грамоте, а я не обучен. Я простолюдин. И иду пёхом. И идти мне трудно.
Половину тротуара на всех улицах от центра и до окраин включительно занимают ваши четырехколесные сверкающие друзья.
Такое ощущение, что город больше не устроен для прямоходящих людей.
А только для сидящих. Пока еще — за рулем.
Когда-то известный блогер в ныне почти почившем «Живом журнале» писал о том, как должен быть устроен мегаполис. И какой смысл в перехватывающих парковках. По-видимому, почил не только «Живой журнал», но и сама идея парковок.
Ибо наша основная парковка — тротуар.
Я и случайно выжившая бабушка жмемся к свежепобеленным стенам Москвы, чтобы обогнуть, протиснуться мимо, миновать бесконечный, уходящий на несколько кварталов вперед ряд — припаркованных точно на пешеходной зоне — ваших машин.
Иногда машина припаркована даже на самой зебре через проезжую часть. Если там, на зебре, есть лужа и сухое пространство, то она припаркована именно на сухом. Чтоб не замочить себе шин. И единственный твой путь — через лужу.
Иногда меня охватывают тупое отчаяние и злоба и мне хочется достать несуществующий гвоздь из кармана и идти вперед, оставляя на сверкающих боках вашего достатка и комфорта длинный и тонкий след моей ненависти и раздражения.
Но я уже дядька пожилой. И плохо бегаю.
Поэтому я не рискую.
Зато мне доступны другие радости и наслаждения.
Как будто специально, чтоб увеличить список этих радостей, в последнее время в нашем мире что-то сдвинулось.
Вот уж не думал, что когда-нибудь я буду умиляться хоть каким-либо нововведениям московского городского хозяйства, но последнюю неделю я стал часто видеть, как на особенно оживленных улицах стали снова работать эвакуаторы.
Они, к слову сказать, тоже работают талантливо, и поэтому вереница машин стоит за ними, как вода в ванне с засоренным сливом, и матерящиеся автовладельцы просто не могут проехать вперед, как следствие, образуя за собой длинные мучительные пробки. Но с нашей овцы хоть шерсти клок.
Впрочем, мне кажется, нам всем надо давно успокоиться. Перевести дыхание. Сделать гимнастику для глаз. Потому что взаимное раздражение и обоюдная ненависть очевидно перехлестывают через край. Именно по этой причине я давно взял себе за правило облагораживать эмоциональный климат в отдельно взятом городе. Ну насколько хватает моих скромных сил. Один человек — одна улица. Один поступок — одна благодарность. Москва ведь тоже не сразу строилась, как известно.
И когда я перехожу по пешеходному переходу без светофора, я слегка кланяюсь тем машинам, которые притормаживают и пропускают меня. При этом я чувствую себя Анной Ахматовой. Вы, конечно, не знаете, но, когда она состарилась и Чуковская (ее биограф и многолетний друг) уходила из легендарной Будки на станцию в Комарове, она часто видела, как Анна Андреевна стоит и машет ей палкой, с которой Ахматова тогда уже ходила, потому что отяжелела и плохо себя чувствовала. Так вот. Чуковская пройдет 500 метров, оглянется — а Ахматова стоит и машет. Пройдет еще 200 метров, оглянется — а Ахматова опять машет.
Вот так и я. Только я не машу, а кланяюсь.
Правда, когда машины не пропускают меня или даже рвут на мой зеленый свет (а я иду через светофорный переход), то я тогда поднимаю свою стариковскую палку, трясу ею и кричу им вслед разнообразные проклятия. А они — мне. Спорить нечего, Чуковская была потолерантней.
Так и живем.
Но закончить я хочу на другом.
У Владислава Ходасевича есть стихотворение про конец света, про неумолимо грядущий апокалипсис.
Примечательно, что там тоже фигурирует автомобиль.
Все жду: кого-нибудь задавит
Взбесившийся автомобиль,
Зевака бледный окровавит
Торцовую сухую пыль.
И с этого пойдет, начнется:
Раскачка, выворот, беда,
Звезда на землю оборвется,
И станет горькою вода.
Прервутся сны, что душу душат.
Начнется все, чего хочу,
И солнце ангелы потушат,
Как утром — лишнюю свечу.
Так вот я уверен, когда апокалипсис начнется и прибудет вавилонская блудница, сидящая на своем багряном звере, ей тоже негде будет его правильно припарковать.
По крайней мере в Москве.
