Цивилизация
«Чем чудней, тем модней», – говорила моя прабабушка, баба Тата. Это она современного кино не видела.
Смотрел недавно новый французский фильм: «Три мушкетера. Д'Артаньян». Это не книга, это киноверсия, там все перипетии нужно упаковать в полтора часа, поэтому все там не как в романе. Тут у меня вопросов нет. Все спрессовано. Но вот линия с подвесками. Миледи их срезает у Бэкингема, за ней сразу гонится д'Артаньян. На берегу пустынных волн, так сказать, на горючем лермонтовском утесе он ее догоняет. Согласен и с этим.
Д'Артаньян наставляет на нее шпагу. Миледи отдает ему подвески. «Будьте вы прокляты». Он говорит: «Кто вы?» Так же держа шпагу у ее горла. Она, такая: «Я вам не скажу. Но мы еще встретимся».
После чего делает шаг от него и спиной назад падает с утеса в море. В пустынные волны (опять позволю себе эту вольную цитату). Вопрос: Что ей мешало упасть так же спиной с обрыва в пучину, но с подвесками?
….Стихотворный текст Крученых – он как миледи в этом французском фильме, от него не надо ждать привычной логики. Поэт Алексей Крученых даже в имени нас путает: иногда он подписывался Александр Крученых. Так вы Александр или Алексей?
Крученых написал самое знаменитое заумное стихотворение, которое, почти уверен, наизусть не помнит никто. Даже в первой строчке врем (подставляем свои слова, примерные, по подобию). Кто-то, например, по памяти заменяет второе слово в первой строчке на «был». Пытаясь, видимо, внести туда хоть какую-то человеческую логику: ну был, пусть и дыр, но был же. Но нет там никакого «был».
Дыр бул щыл
убеш щур
скум
вы со бу
р л эз
Чем чудней, тем модней: баб Тата бы не одобрила. Мы помним, впрочем, что, по словам самого Крученых, «в этом пятистишии больше русского национального, чем во всей поэзии Пушкина».
«Напиши стихотворение из неведомых слов», – предложил ему, по легенде, в конце 1912 года Бурлюк. Так и родилось главное изобретение поэта – заумный язык (заумь).
Когда главный заступник Крученых, Маяковский, ушел из жизни, Крученых немедленно почувствовал возле горла острую шпагу советской критики. Даже несмотря на то, что рекомендации давали и Пастернак, и Олеша, и Артем Веселый, заумник так и не был принят в Союз писателей. Был так близок Союз советских писателей да сплыл. Был да щыл. Осталась одна дыр. Тогдашняя коллективная «баб Тата» новатора предсказуемо не одобрила.
Но странная вещь – как бы не существуя, Крученых еще как существовал. После смерти Крученых Корней Чуковский, который видел его еще на первых выступлениях футуристов, записал в своем дневнике: «Странно. Он казался бессмертным».
Умер Крученых 17 июня 1968 года в Москве в коммунальной квартире от воспаления легких. На похоронах присутствовало лишь десять человек. Среди них были Лиля Брик, Андрей Вознесенский, Геннадий Айги и Эдуард Лимонов.
Лимонов потом напишет в своей «Книге мертвых», оттолкнувшись там от Лили Брик, так что Крученых пройдет здесь по касательной. Если можно «пройти», когда ты уже лежишь в гробу.
«Так что сама Лиля Брик никак особенно меня не поразила при знакомстве. Гораздо более поразила она меня лет за пять до этого, в крематории Донского монастыря. Там в душный, если я не ошибаюсь, это был августовский день, предавали мы кремации последнего футуриста Алексея Крученых. Это был не то 1968-й, а вероятнее даже, 1969 год».
Эдуард Лимонов тут путает почти все. Не августовский день и даже не июльский – июньский. Не «вероятней даже, 1969», а именно 1968-й.
Дыр бул щыл, и неважно, какие идут дальше созвучия: можно подставить любые. И Лимонова здесь можно было бы не вспоминать, если бы не тот эпизод с цветами – Лимонов большой мастер на такие злые штуки. Если даже самой сцены этой не было, ее стоило бы придумать.
...Молодые смогисты (была такая группа – «Самое Молодое Общество Гениев», хотя вообще-то изначально «Смелость, Мысль, Образ, Глубина»: так вы самые молодые гении или просто смелость, мысль, образ и глубина?) в неполном составе явились на кремацию.
Но кремация началась с фарса. «Безумная Анна Рубинштейн» приехала на кладбище одна и раньше всех остальных.
«Увидев нас в аллее – загорелая, шелковое платье прилипло к спине, фиолетовые глаза сияют, – она простучала каблуками навстречу нам от здания крематория.
– Где же вы шляетесь, чего опаздываете? Я уже цветы успела возложить.
– Какие цветы? – сказал я сердито. – Его еще не привозили.
– Как не привозили? Гроб стоит, и уже собрались люди.
– Где?
– Где надо, у входа в зал для прощаний».
В общем, это был не тот гроб. В гробу, к которому были возложены цветы, лежал, по словам Лимонова, сухой старик, но его фамилия была не Крученых. Возложенные цветы были георгинами.
«– Я пойду и заберу их, – сказала Анна, останавливаясь.
– Кого их? – не понял я.
– Цветы. Я же покупала их Крученых. Чего мои георгины должны лежать на гробе какого-то чужого старика?
– Не ходи, тебя побьют, – сказал я.
– За что?
– Ну представь, подходит какая-то тетка и снимает с гроба их родственника цветы. Подумают, воровка.
– Да, – вздохнула Анна. – Они еще на меня косились. Они все друг друга знают».
По-видимому, с Крученых по-другому быть и не могло. Должна там была быть какая-то нота инфернального циркового безумия. Вот молодые смогисты и вносили эту ноту как могли.
Анна Рубинштейн ничего не сказала. Просто в какой-то момент самые молодые гении вдруг поняли, что ее среди них нет. Но вернулась она с вырванными из пасти чужого гроба цветами.
«– Я же покупала их Крученых. Чего мои георгины должны лежать на гробе чужого старика? – сказала она».
...Кто вы, Алексей (или Александр) Крученых? – спрашиваем мы его, возвращая заумнику его законные георгины, до которых ему нет никакого дела.
«Не скажу, – отвечает тот. – Но мы еще встретимся».