Цивилизация
Родиться в апреле и умереть в апреле – это, конечно, особый рисунок судьбы. Родиться 20 апреля – и умереть 20 апреля через семьдесят лет, ни днем раньше ни днем позже, – это уже надо быть любимцем бога симметрии.
Но поэт и есть любимец этого бога.
Только у этого бога самого проблемы с симметрией.
Везде, когда ищешь про выдающегося греческого поэта Константиноса Кавафиса (1863 – 1933), писавшего на новогреческом, везде выпадает число 154 – именно столько он опубликовал стихотворений при жизни. Как утверждают источники, десятки стихов, которые не были при жизни опубликованы, остались в черновиках недописанными, а от ранних своих стихотворений он отрекся. К тому же лучшие свои тексты Кавафис написал, когда ему было уже за сорок.
Кавафис – поэт для неудачников. Поэзия поражения, вот что нам нужно. Не громокипящий Маяковский, не путешествующий Гумилев, не холодноватый Элиот, тоже ощущавший эфемерность нашей цивилизации и поэтому обращавшийся иногда к той же античной истории (тут важно, что он обращается к ее расцвету, а Кавафис в самом своем известном стихотворении – к упадку), а именно Кавафис, пишущий про нас. Мы эти неудачники.
Он всегда нас столкнет с неизбежным проигрышем (а то мы не знали!), предупредит о последствиях (последствия будут печальны) и будет повторять и повторять (между строк, через различный перевод – но с неизменным упорством): принять поражение или проигрыш нужно с достоинством и честью, без всяких жалоб.
Это не излечит наших ран – тем лучше: наша рана станет еще более глубокой.
Страхом охвачены и подозреньем,
ум возбужден, и тревога сквозит во взоре,
строим столь отчаянно спасительные планы мы
во избежанье неминуемой
опасности, что нам разительно грозит.
Однако ошиблись мы – не то нас ожидало,
лживыми были все известия
(иль не расслышали мы иль не поняли толком?).
Бедствие, да не то – его как раз не ждали мы –
неистово, внезапно обрушилось на нас
врасплох – знать, припозднились мы – и всех нас сокрушило.
Ему нравится в античности период упадка – когда после смерти Александра Македонского его империю развалили его потомки (все, что он делал, все, что он побеждал и объединял), три века непонятного существования, серия войн, отделение областей. (Нет, мне самому не нравится все это, я против – но кто меня спрашивает: Кавафис любил именно этот период, он лучше ложился под карандаш и перо.)
Мы вообще иначе воспринимаем слово «античность»: мы сразу думаем про героический образ, философскую Элладу, греческий Акрополь. Нет, Кавафис говорит о другом. Его античность – это Александрия, Малая Азия, иногда Византия. Путается клубок истории, там есть драгоценные камни Золотого века, но есть уже и козья шерсть.
Когда задумаешь отправиться к Итаке,
молись, чтоб долгим оказался путь.
Тут мы сделаем большой пропуск, эллипс, чтоб сэкономить место: пропустим почти всё стихотворение. И вот итог:
И если ты найдешь ее убогой,
обманутым себя не почитай.
Теперь ты мудр, ты много повидал
и верно понял, что Итаки означают.
Бродский тоже пишет про Кавафиса – кому как не Бродскому это заметить в Кавафисе и полюбить – и спрашивает: почему Кавафис так заинтересован Юлианом, с ним у поэта связано целых семь стихотворений (а это много, мы же помним про число 154), если этот император и правил-то всего три года?
Потому что Юлиан был неудачником, отвечу я. Вместо того, чтоб заняться укреплением государства, сплочением своих граждан возле единой религии, Юлиан, кстати, воспитанный как христианин, получив трон, пытается восстановить язычество как государственную религию. Пусть и не преследовал христиан, не мучил их, не отдавал львам, но лишил христианство государственной поддержки и посылал придворных мудрецов на публичные диспуты с христианскими проповедниками.
(Садись, Воденников, говорит Бродский, тебе пять.)
Самое известное для русских читателей стихотворение Кавафиса – это, конечно, «В ожидании варваров».
Чего мы ждем, сошедшись здесь на площади?
– Да, говорят, придут сегодня варвары.
Это стихотворение существует во множестве переводов, но мне больше всего нравится перевод Михаила Гаспарова.
– Отчего народ в перепуге?
– Идут варвары, скоро будут здесь.
– Отчего сенаторы не у дела?
– Идут варвары, их и будет власть.
– Отчего император застыл на троне?
– Идут варвары, он воздаст им честь.
– Отчего вся знать в золоте и в каменьях?
– Идут варвары, они любят блеск.
– Отчего ораторы онемели?
– Идут варвары, они не любят слов.
– Отчего не работают водопроводы?
– Идут варвары, спрашивайте их.
– Отчего все кричат и разбегаются?
– Весть с границы: варвары не пришли,
Варваров вовсе и не было.
Что теперь будет?
С варварами была хоть какая-то ясность.
Варвар-смерть пришла, сыграв не самую лучшую шутку с датами (все-таки так рифмовать – это даже для смерти-поэтессы как-то чересчур), и внесла окончательную ясность. Отняла голос (врачи нашли у поэта рак горла, ему была сделана трахеотомия, это и уничтожило его физический голос – небольшое оставшееся время Кавафис был вынужден переписываться со своими посетителями), потом съела и его самого.
Когда Кавафис в очередной раз меняет адрес проживания, он переезжает в квартиру на втором этаже дома номер 10 по улице Лепсиус. Он шутит по этому поводу: «Где еще я мог бы расположиться лучше? Подо мной дом с плохой репутацией, который удовлетворяет потребности плоти, невдалеке церковь, где отпускают грехи, а за ней больница, где мы умираем».
Собственно, в этой больнице 29 апреля 1933 года, в свой семидесятый день рождения, он и умер.
Когда не можешь сделать жизнь такой, как хочешь,
ты попытайся быть способным хоть на это
по мере сил: не унижай ее мельчаньем
в несметном скопище сует, общений, связей,
речей, свиданий, посещений, жестов.
Не унижай преувеличенным значеньем,
и выворачиваньем с ходу наизнанку,
и выставленьем напоказ для любований
в бессмыслице собраний и компаний,
пока она не надоест, как жизнь чужая.
Когда судьба еще не начала с нами шутить свои рифмующиеся дурацкие шутки, мы постараемся этот его совет запомнить.