Цивилизация
Одна моя студентка написала: «Сегодня вечером на моих глазах водитель белого легкового автомобиля расстрелял пешехода из двух пальцев. Пешеход продолжил идти, не заметив, что убит».
Такое вот незамеченное преображение.
Шел-шел по улице обычный человек, перешагнул грань — он теперь ангел. Приходит в свой дом ангела, там его встречает жена-ангел, ставит ангельский обед на стол из трех блюд, едят.
Потом они ссорятся, ангельский некрасивый скучный скандал: «ты сказала», «я сказал», «я устала от тебя», «ты мне надоела». Потом ангел-жена долго рыдает в ангельскую подушку, ангел-прохожий раздраженно курит на балконе. Ах да, ангелы же не курят.
Я вдруг перестал ходить свои долгие каждодневные километры. Как Форрест Гамп, который бежал-бежал, увлекая за собой, сам того не желая, все больше сторонников, и вдруг остановился, повернул назад, прошел через толпу последователей — и больше уже не бегал.
Вот и я больше по городу не хожу. Не могу себя заставить выйти из дома. Такое вот уже мое преображение.
...Пожилой маститый поэт однажды просыпается, и тут выясняется, что перед самым пробуждением он плакал. Также он вспоминает, что сегодня, если не верить советскому и общемировому календарю, шестое августа. По-старому.
А шестое августа — это Преображение Господне. Яблочный Спас.
То есть Пастернак на самом деле проснулся 19 августа, но что нам до общемирового времени, когда у нас есть свое: вот оно течет — твоя старость, твоя зрелость, твоя молодость, твое детство — и течет оно сквозь тебя и мимо тебя, наоборот.
Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.
Вы шли толпою, врозь и парами,
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по-старому,
Преображение Господне.
Феофан Грек, которому приписывается одна из икон Преображения Господня (и у которого она выполнена вполне в традиционном ключе), в Новгороде, расписывая свою первую церковь, неожиданно, нам на радость, действует как новатор.
На фресках всего только две краски — охра и белила. На «земляном» цвете охры как будто вспыхивают молнии: белильные блики. Белесое рассекает, «поражает», прорезывает земное, как будто хочет его спалить.
Это настолько странное, непривычное колористическое решение, что некоторые исследователи даже выдвигали версию пожара, который обесцветил фрески.
Но следов пожара не было обнаружено, а реставраторы подтвердили, что такой красочный слой был изначально. Только охра и белила. Только земное и белое.
Человек
все возможные варианты белого
от красного до синего
Человек
бесчисленные варианты мягкого
от твердого до жидкого
Человек
бесконечные варианты доброго
от насилия до самопожертвования
Все явления и предметы названы криком его горла
Величины длин частей его тела стали первым масштабом вселенной
Это стихи Владимира Бурича, советского поэта, мэтра и теоретика свободного стиха.
Он родился шестого августа в 1932 году. Родился для того, чтобы тоже в стихах сознательно ускользать, себя иногда не видеть.
Я заглянул к себе ночью в окно
И увидел
что меня там нет
И понял
что меня может не быть
Ну самого Бурича, к слову сказать, как поэта в СССР почти и не было. Ну так — урывками. Говорят, что одно его стихотворение не понравилось фронтовику Давиду Самойлову (кстати, очень хороший поэт). А в «Известиях» (я даже не знаю, с чем это сравнить сейчас, для молодых; ну представьте, что вас разгромили на Первом канале — нет, не то; ну представьте, что по вам проехался Артемий Лебедев или Никита Михалков — и снова не то) однажды с негативным упоминанием его имени даже вышел фельетон «Бездельники карабкаются на Парнас».
Там про Бурича всего одна строчка, ругают больше других, опубликовавшихся в машинописном «Синтаксисе», достается и маститой Ахмадулиной, и широкой читающей публике ничего не говорящим Сапгиру и Холину. Но одна строчка в «Известиях, особенно если она ругательная, все-таки есть. Хорошо, хоть не в «Правде».
Начинается фельетон так:
«Есть такой (...) немногочисленный, но очень неприятный тип молодых людей, которым показалось, что некая муза, витая над нашей грешной землей, обратила на них свое благосклонное внимание. (Ее мимолетный и наверняка случайно брошенный взгляд был принят молодыми людьми за откровение). И они, успев к этому времени с успехом зарифмовать «любовь» и «кровь» или изобразить на листе бумаги домик с вьющимся из трубы дымком, решительно и бесповоротно избрали своей профессией служение музам».
Прочитать такое про себя в центральной прессе — это все равно что пережить литературную клиническую смерть. (Где-то увидел: «Переживший клиническую смерть житель Анапы сообщил, что на вратах рая написан текст о Краснодарском крае. Честно говоря, я всегда что-то такое подозревал». Я тоже).
* * *
Зачем обнимать
если нельзя задушить
зачем целовать
если нельзя съесть
зачем брать
если нельзя взять навсегда
с собой
туда
в райский сад
...И еще о белилах и белом.
Никогда не думал про знаменитые декорации домов местных жителей из фильма Триера «Догвилль», чьи границы нарисованы только белой краской на полу, воссоздают свой Собачий город на экране как пространство старых криминальных снимков. Условность страха, условие страха. (Как когда тебя кто-то «расстрелял» пальцем из машины авто, и ты еще не в курсе, что теперь ты ангел, из земной охры и небесных белил, и идешь в свой земной дом, который уже и не дом твой).
Здесь будет совершено преступление, просто об этом никто не знает. Все еще хорошо, все друг другу улыбаются, но мы-то уже подозреваем, что это все кончится черт-те чем.
Вам, кстати, интересно, какие стихи Бурича не понравились Давиду Самойлову? (Ну по крайней мере, так говорят, что не понравились.) Вот эти:
Мир наполняют
послевоенные люди
послевоенные вещи
нашел среди писем
кусок довоенного мыла
не знал что делать
мыться
плакать
Довоенная эра –
затонувшая Атлантида
И мы
уцелевшие чудом
Интересно (если это правда, а не искажение памяти, не придумка или не чей-то наговор): что тут могло не понравиться Давиду Самойлову?