Тоска в песке

По ком звонит колокол

Мы слышим колокол не так, как он звучит.
Нам только кажется, что мы слышим основной тон колокола, хотя на самом деле наш слуховой аппарат его искусственно конструирует из обертонов.

Об этом мне рассказал музыкант Сергей Летов. Мы встретились с ним в одном маленьком закрытом городе под Екатеринбургом. Мы вместе там выступали на книжном фестивале для местных жителей и работающих в городе физиков. А Сергей Летов еще и играл. Духовой синтезатор.

И вот на каком-то завтраке, я уж не помню почему, мы заговорили про колокол. И я узнал, что, оказывается, по-настоящему колокол мы не слышим.

«Просто тому звуку колокола, который, как нам кажется, что мы слышим, – сказал мне Сергей Летов, – физически ничего не соответствует. Похожая история возникает с низкими звуками в маленьких наушниках. Эти открытия произошли, когда американские телефонные компании озаботились тем, как передать по достаточно миниатюрному телефонному аппарату звуки, которые бы человек распознавал, как реальные звуки мира».

Вот же удивительно: думаешь, что что-то знаешь, а этого, чего ты знаешь, на этом свете нет. И ты его просто в голове придумываешь.

Один герой Германа Гессе так придумал способ, как можно легко заснуть.

– Например, когда я хочу уснуть или сосредоточиться, я проделываю такое упражнение. Я придумываю что-нибудь, например, какое-нибудь слово, или имя, или геометрическую фигуру. Ее я затем мысленно вбиваю в себя изо всех сил, пытаясь представить себе ее у себя в голове, пока не почувствую, что она там. Потом я мысленно вбиваю ее себе в шею, и так далее, пока целиком не заполнюсь ею. И уж тогда я становлюсь совсем тверд, тогда ничто уже не может вывести меня из состояния покоя.

Как можно в себя вбить имя, слово или воображаемую геометрическую фигуру (как в землю, как в сказке: «Чудо-юдо подхватил отрубленные головы, чиркнул огненным пальцем – и опять все головы на местах, ударил в свой черед и вбил Ивана – коровьего сына по пояс в сырую землю») нам, простым смертным, непонятно.

А немецкому писателю, лауреату Нобелевской премии, рожденному 2 июля 1877 года, все это проделать просто – как утреннюю зарядку. Или как вечернюю молитву прочитать.

«В безопасный путь посылают только слабых», – где-то он так сказал, и мы хоть и слабые, но устыдимся и не пойдем в безопасный путь. Ни во сне, ни наяву. Мы помним, что многое мы не можем услышать правильно, как оно на самом деле есть: не сможем разглядеть Бога, не сумеем разгадать собственной судьбы, да что там судьбы – даже свою любовь, недолгую, невечную, правильно выбрать не можем, все время ошибаемся (или нет? может, хоть это мы интуитивно выбираем правильно? какой бы горечью в будущем нам это ни грозило), но мы знаем: над нами раскачивается огромный колокол – и пусть мы его настоящий звук искусственно конструируем из обертонов, но мы пойдем опасным путем.

Мы попытаемся быть сильными.
Остров, на котором во всем абсолютная ясность.
Здесь можно встать на твердую почву доказательств.
Нет иных путей, чем единственно правильный путь.
Здесь растет ветвистое
Древо Озарения.

Удивительное совпадение – еще один лауреат Нобелевской премии тоже родилась 2 июля (1923 года). Вислава Шимборская. Это ее стихотворение, которое начинается строфой про «единственно правильный путь».

«Жизнь у меня была в общем-то счастливая, но в ней было много смертей и много сомнений», – когда-то сказала она.

А потом добавила: «Если у меня случаются приступы отчаяния и уныния, я с людьми не общаюсь».

Это правильно – люди не должны нас видеть в горе. Не потому, что мы не должны показаться им уязвимыми, не потому, что мы можем себе горем этим своим навредить. Нет.

Просто неслучайно горе и гора в письменном падежном одном окончании в русском языке требуют уточнения. «О чем ты поешь?» «О гОре». «А я о горЕ».

И там, и там перед нами что-то огромное. Но это огромное нам придется исследовать, пройти по основным тропинкам, хотя бы один склон изучить. Но и тогда мы ничего не узнаем: ни про гору, ни про горе. Потому что новая гора и новое горе сумеют нас неприятно удивить.

Кстати, как будто об этом и говорила в своей Нобелевской лекции Шимборская. «Я очень ценю два коротких слова «не знаю». Она называла их маленькими, но всемогущими. В них, точнее, за ними, прячется наша душа и пространство непредставимого космоса, в котором затерян наш земной синий шарик.

«И поэт, если он настоящий поэт, должен неустанно повторять про себя: «не знаю». Каждым своим стихотворением он пытается что-то объяснить, но едва ставит точку, как его начинают одолевать сомнения, он начинает понимать, что объяснение это недолговечное и неисчерпывающее. И тогда он делает еще одну попытку и еще одну, а потом все эти доказательства его недовольства собой историки литературы скрепят огромной скрепкой и назовут «творческим багажом»».

Смешно сказано. И как многое смешное – очень точно.

Ты напишешь небольшую книгу своих избранных стихов, отобрав ее из полного своего собрания (а у кого-то это избранное и есть полное собрание сочинений), рано или поздно ты ее допишешь. И что сможет понять из нее дотошный читатель, если Бог, конечно, пошлет тебе читателя, а тем более дотошного?

Что ты был, что ты жил, что ты несколько раз обманулся, обманул, что тебя обманули, что не сны безумны, а безумна явь, как бы она ни старалась быть логичной и объяснимой.

Что жив еще во снах тот, кого мы так любили.
А явь «кладет перед нами его мертвое тело, явь не отступит ни на шаг».
Сны эфемерны, говорит Владислава Шимборская. Их легко стряхнуть. Но явь не забудешь.

«Она неодолима.
Сидит на нашей шее,
Давит сердце,
падает под ноги.
Бежать от нее невозможно,
она везде будет с нами.
Нет такой станции
на всем пути нашего следования,
где бы она нас не ждала».

Об этом хорошо знал еще один нобелевский лауреат (как они тут выстроились, как три маленьких колокольчика на полке, но один покачнулся от неожиданного взмаха руки, упал и разбился), умерший, а не родившийся 2 июля (1961 года). Эрнест Хемингуэй.

Это же он написал: «Тоска – это плохо. Тоска предвещает либо дезертирство, либо измену. Именно тоска предшествует предательству».

И пусть он писал про войну, но, переломив, как в призме, мысль, мы можем перенести это и на свою маленькую жизнь. Как только человек перестает с тобой смеяться или ты перестаешь смеяться с ним – беспричинно, бессмысленно, просто от переизбытка – жди, что скоро пойдут другие «вести с фронта». И вот накатывает усталость, раздраженье, скользкая мысль о бегстве. А вот уже и предательство не за горами. И вот мы уже по пояс в тоске.

Потому что тоска – это и есть явь. Она заполнила нас до краев. Как мысль или геометрическая фигура. Тоска – это правда. Дай нам, Боже, не избежать правды. Дай нам силы стать дезертирами. Дай нам силы выбраться из этого песка. Выбраться и дать от этой правды стрекача.

И не спрашивай, пока бежишь что есть дури: по ком звонит колокол. Мы все равно слышим его не так, как он звучит на самом деле.