Цивилизация
Первого января все немного волхвы. Лохматы, вымотаны, с бессмысленными уже в утреннем свете подарками в руках.
У одного, заснувшего в кресле, золотая фольга от конфет. Другой – тоже в одежде, но на полу – весь измазан персиковой смолой. Третий на диване – с твердыми духами «Быть может».
Проснулись в кожуре от мандаринов, голова болит, в углу елка мигает. Господи, да выключи ты эту елку. И Господи выключает.
...Собираю каждый год новогодние и рождественские прибаутки, шепоты и шуршание коллективных интернет-сетей.
Вот пишет один мой инет-знакомый (я его в жизни никогда не видел): «Из всех рождественских чудес мне больше всего понравилось воскрешение почившей неделю назад сушилки. Последний раз такой мистический восторг я пережил, когда на первом курсе Даша со второго потока сказала, что ее беременность оказалась ложной».
Но что там беременность Даши – вся наша жизнь оказалось ложной. Первого января ты особенно ясно это понимаешь. Вот было в прошедшем году так много всего: так обещало, так сверкало, так кружилось, манило, звало. Утром первого проснулся – подбил итог: ничего не состоялось, все пыль. И даже не золотая. И только сушилка каким-то чудом работает.
Поработаем и мы.
Читаешь поздравления от бывших. Вот одно: «Я очень тебя люблю...».
Человеческая память тоже самозабвенно лжет, но, увы, не твоя. Ты-то отлично помнишь, как, еще когда все золотилось, сверкало, переливалось, кружилось, пахло ладаном и смирной, на твое sms-очное «я очень тебя люблю» был ответ: «Когда любишь, слово «очень» не требуется».
Теперь, видно, потребовалось.
Что и стоило доказать.
Читать дальше поздравление не хочется, но ты читаешь (о, наша обязательность, о, эта работоспособность, о, почти немецкая пунктуальность, хотя в нашей русской крови нет ни капли германской): «Знай, что я, если тебе нужно, всегда рядом».
Немецкая въедливость (хотя в тебе по-прежнему ничего не изменилось: ну нет в тебе ни йоты немецкого, ну может, кроме вчерашнего кислого рислинга) сразу тебе услужливо подсовывает воспоминания.
А) Когда у тебя была температура под 39 и нужны были лекарства, на твою просьбу в WhatsApp проехать один километр и купить антибиотик, ответ поступил только через шесть часов: «Ой, прости, ватсап скрыл сообщение» (это как?).
Б) Когда тебе было нужно, чтоб тебе передали одну вещь, и ты предложил встретиться, пересечься, благо идти все тот же один километр – тебе пообещали прислать с курьером.
Еще раз перечитываешь: «Знай, что я, если тебе нужно, всегда рядом. И что ты один из лучших людей на земле».
Мило. Курьер Мухаммад Бобоевич Кулиев, наверное, тоже бы тебя так оценил.
(Третий волхв заворочался на диване со своим тюбиком твердых духов «Быть может». Не может быть, волхв, не может. Спи, горемыка, дальше.)
Мы просто пожилые дети, заблудившиеся на первоянварском ветру.
Недавно разговаривал в фейсбуке под одним из постов (я повесил фотографию, советскую, давнишнюю, из шестидесятых годов: стоит ребенок весь в снегу, маленький, лет четырех-пяти, а мама только что мыла пол, и вот пришло это горе луковое).
И моя подруга написала:
«Мне мама рассказывала про свои муки совести. Однажды зимой ей было утром не встать – ну не встать и все. А мне в садик. Садик во дворе. Она меня одела и говорит: ты дойдёшь сама? Мне было три года. Семь утра, ночь, зима. Я говорю: «дя!» Такая же вон, как на вашей картиночке. И она смотрит на меня в окно и плачет. Что я там одна чух-чух в садик. А я не плакала, мне было приключение. А мама забыть не могла до конца жизни».
Я бы тоже не забыл.
Или вот еще одно свидетельство:
«Моя свекровь, ну то есть мама моего мужа, отправляла его одного трехлетнего в садик, потому что им нужно было на работу с папой, то есть свекром, и нельзя опаздывать. Муж рассказывал, что по дороге в садик рабочие шли и направляли его, если он спросонья сбивался с дороги. Я до сих пор с ужасом про это думаю».
Я вот тоже с ужасом думаю об этом сонном ребенке, то есть новогоднем ангеле, который идет, трехлетний, в садик, а незнакомые добрые дядьки направляют его, если он сбился с пути.
Иногда мне кажется, что мы все сбились с пути. Что уже ничего хорошего в нашей жизни не будет.
Но ведь это не так.
Первого января 1919 года родился Сэлинджер, который, как и я, не мог похвастаться приятным характером (например, он никогда не вызывал своей заболевавшей дочери врача, да и с разными эзотерическими практиками слишком много колдовал), зато оставил нам прекрасную книгу, а еще однажды сказал: «...основная разница между счастьем и радостью – это то, что счастье – твердое тело, а радость – жидкое».
Как же это круто.
Это значит, что радость может утечь, а счастье нет.
Это значит, что счастье – это твердые, а не жидкие духи.
Это значит, что счастье могут сменить несчастье или отсутствие счастья, но, пока оно есть, оно сухо и неизменно.
Даже в эскапизме, даже в отречении, в мрачном неприятии может быть счастье.
В моей коллекции из интернет-шепотов и криков есть еще одна выписка. Писатель Игорь Савельев недавно поделился воспоминанием:
«Подруга мой бабушки Галина Никитична обзванивала всех 31 декабря в восемь-девять часов вечера, чтобы сообщить, что она ложится в десять, потому что при демократах и праздник не праздник».
Это я, я – та самая Галина Никитична. Я тоже ничего хорошего не жду ни от демократов, ни от консерваторов. И вообще ничего не жду. Просто дайте мне немного покоя, побольше денег, и чтобы не болела спина. И разрешите мне быть в это новогоднее утро мрачным и злопамятным.
...Первый волхв, тот который с шоколадной конфетной фольгой, просыпается, смурной и помятый, зовут его Володя.
Второй волхв, тоже заснувший прямо в одежде на диване, продрал новогодние глаза и смотрит, молодой и прекрасный, на персиковый джем. Его зовут Виталик.
И третий проснулся и оказался девушкой. У нее тюбик с сухими духами «Быть может» (не может быть: эти духи никогда и не выпускались в твердом виде).
Ну вот и все.
С новым годом, товарищи. С новым сухим остатком.
Знайте, что я, если вам нужно, всегда рядом.
И что вы все, как один, самые лучшие люди на этой лживой январской земле.