Цивилизация
Есть такое стихотворение у поэтессы и прозаика Василины Орловой:
Она кусает цветок —
Перегрызает стебель,
И если бы раньше я сказала,
Оставьте розу, это же растение, оно
Не может защититься, то теперь говорю,
И не ей, а себе самой —
Ну что ж, человеку же нужно
Кого-то кусать.
Будем милосердны.
Недавно я давал интервью на радио «Культура», и меня спросил ведущий программы, ректор ГИТИСа Григорий Заславский: «Дмитрий! Вот сейчас вы даете мне интервью и уже четвертый раз за полчаса сказали: «Я вынужден буду повториться, потому что уже не раз об этом в интервью рассказывал, но….». Почему вы так делаете?»
«Ну, такая вынужденная честность: взял за правило, — ответил я. – Можно было бы сидеть, как другие звезды и по сотому кругу одно и то же рассказывать с одинаково горящим глазом. Я готов – с горящим. Просто откровенно предупреждаю, что это будет повтор. Жизнь у меня одна, и я ее уже по несколько раз во многих интервью пересказал».
И тогда Григорий Заславский (все-таки не напрасно он ректор) первый раз за все мои многолетние интервью единственный поставил меня в тупик. «Скажите мне, на какой вопрос вы еще ни разу не отвечали, и я его сразу вам задам». Я задумался и замолчал.
Вообще в эфире молчать нельзя. Но мы молчали. «Не знаю», — сказал я через десять секунд (а десять секунд для прямого эфира – это много).
А уже теперь – через семь дней – вспомнил. Меня никто никогда не спрашивал про йогурты.
А мне есть, что про них рассказать!
У меня этот текст начинается со стихотворения русско-американской писательницы Василины Орловой. Ну вот про американские йогурты и расскажу.
… В конце XX века я летал в Нью-Йорк. Ну не я, конечно, один. Это была целая компания поэтов молодого и не очень поколения, которых позвали почитать стихи для американских студентов в Нью-Джерси, а поселили на три дня в Нью-Йорке, прямо в самом центре Манхэттэна. Да-да, того самого, где ступали туфли Сары Джессики Паркер из сериала «Секс в большом городе», который только стал там сниматься.
Три дня пролетели быстро: свозили нас на автобусе в Стивен-колледж, отчитали мы там, а так как билеты у нас были с открытой датой (то есть, улететь мы могли, когда захотим), то жить нас развезли по разным частным домам. Кого-то в Бруклин, кого-то в тот же Нью-Джерси, а нас, человек шестерых, в дом организатора, в уже совсем какой-то сельский городишко – недалеко от Атлантического океана. В такой характерный, знаете ли, американский фанерный дом – который показывают во всех сериалах про одноэтажную Америку, хотя этажа в этом доме было два.
(Я, кстати, слышал первый раз в жизни, как шумит Атлантический океан: нас отвезли ночью по приезде на неосвещенный пляж. Поэтому «не видел океан», а именно слышал. Это совсем другой звук, не морской, огромный. Но дневного Атлантического океана я так и не увидел.)
Поэты – народ утомительный, они шумно квасили до пяти утра, ссорились, что-то читали (надеюсь, не стихи), а я пошел спать наверх, а утром проснулся. Океан, частный дом, возможность пожить в сельской Америке – всё это было прекрасно.
Но мне было скучно, хотелось домой. В лихие уходящие девяностые. Я встал и спустился по лестнице.
Внизу была только сама хозяйка.
— Ты сможешь меня сейчас отвезти в аэропорт? – спросил я.
— Конечно. Но зачем так рано? И по времени, и по числам. Ты можешь жить у нас, сколько захочешь.
— У меня завтра запись программы, — соврал я.
— Ну тогда, конечно же, отвезу.
Пока все просыпались, пока хозяйка делала свои бизнес-дела (заодно узнавая рейсы), пока поднялся из подвала (он спал почему-то там) наш организатор, пока мы все сидели на пластмассовых стульях во дворе и смотрели похмельными глазами в американский палисадник на единственную розу («роза Воденникова», — так потом в интервью «Московскому Комсомольцу» скажет хозяин дома Вадим Месяц: «Мы назвали эту розу – «розой Воденникова»»), пока всё это тянулось и длилось, я захотел есть и залез в холодильник.
— Там есть йогурты. Очень вкусные йогурты, — не отрываясь от трубки, сказала ходящая из кухни в комнату и потом на террасу хозяйка. – Поешь. Или вот, например, хлопья.
Но хлопьев я не хотел.
Я взял яркий кисломолочный стаканчик и оторвал мембрану. Йогурт был просрочен.
Синие ягоды черники плавали круглыми утопленниками в неровном, как будто слегка свернувшемся, густом кефире.
Я взял другой стаканчик. Открыл и его.
Тот йогурт был тоже испорчен.
— Зачем ты выбросил в помойное ведро уже пять стаканчиков? – вернувшись с переговоров о моем рейсе, спросила обомлевшая хозяйка.
— Они испорченные.
— Они живые!
Это было оглушительное фиаско. (Надо сказать, не последнее в моей жизни.)
Дело в том, что в Россию нам привозили в то время лишь хорошо законсервированные «вечные» йогурты. «Трианон». «Футти-Шмутти», «Хреанит», «Белочка».
Они лежали, умерщвленные, без души, предназначенные на длительное хранение: гладкие, как застывшее озеро мертвой лавы. В них даже при желании можно было увидеть свое смутное отражение. Челку, глаза, лоб. А эти йогурты были для нормальных людей. Не для нас. Йогурты жили, дышали, таили в себе полезные вещества и имели нужные свойства.
Поэтому были неровными и слегка пузырились.
— Когда, ты говоришь, самый первый самолет?
— В двенадцать.
— Мне подходит!
…Теперь мы живем, как в Америке. Теперь мы живем, как в Европе.
Нам опять грозят очередным экономическим кризисом, но нам не страшно. Мы их уже столько перенесли.
«… Новая волна кризиса может накрыть мировую экономику уже через год. По крайней мере, все больше экономистов сходятся во мнении, что мир движется к очередной катастрофе. Что же заставляет специалистов предупреждать мир об опасности, в чем же эта угроза может выражаться и готова ли Россия к такому повороту событий?» — жужжат газеты.
— Зачем вы кусаете цветок? То есть, меня? – думаю я про них. – Зачем своими злыми экспертными зубами перегрызаете мой стебель? Оставьте розу! Она носит мое имя. Это же глупое слабое растение. Зачем ей знать о мертвом озере бессрочного йогурта и неизбежной гибели? Она не может сама защититься. Будьте милосердны.
