Цивилизация
Кто-то из писателей назвал двадцатый век веком тревоги, но это было явно до начала двадцать первого. То, что мы переживаем сегодня, в 2020 году, кажется нам, жителям больших городов, особенно опасным – нам грозит странный и неизученный вирус, вокруг нас идут явные и неявные войны, вроде бы самые прочные политические системы обнаруживают свою неустойчивость.
Мы боимся: бедности – собственной и страны в целом, обвала рубля, потери собственности, потери близких, потери своего шанса, статуса. Нам трудно пережить отсутствие планов, неясность впереди. И да – мы боимся смерти.
Почему все эти обычные, будем откровенны, страхи вдруг стали кормить нашу тревогу? И почему тревога из «приключения, которое должен испытать всякий человек, чтобы не погибнуть» (как писал Кьеркегор в труде «Понятие тревоги») превращается в болезненное нервическое состояние, парализующее человека и вызывающее стресс?
Сначала разберемся, что такое тревога и чем она отличается от страха. Из всех возможных формулировок выберем самую простую – страшимся мы определенных вещей, а тревожимся от неопределенности. Поскольку определенности в нашей жизни становится меньше, мы начинаемся меньше бояться, но больше тревожится.
Ситуация с новой инфекцией становится в этом аспекте особенно тревожной – мы не знаем ничего определенного про новую болезнь, но мы чувствуем, что она очень опасна.
Если мы еще не встречались с вирусом сами, то все время слышим о нем. Первые слухи о новой болезни уже были достаточно тревожными, но весной, когда объявили первый карантин, нам была предъявлена визуализация страха: картинки пустого города, по которому едут строем машины с дезинфекцией; врачи в скафандрах; корпуса больниц, подготовленные для приема тысяч пациентов.
Блокировка социальных карт довела информацию об опасности до каждого школьника и пенсионера. Сидящие безвылазно дома дети и пожилые родители дополнили катастрофическую картину мира для среднего возраста гражданина, ответственного за выживание семьи.
В отличие от политических и даже экономических рисков, угроза здоровью и жизни – а именно про это идет речь в случае с ковидом, – касается каждого.
Эта угроза росла с каждым заявлением государства, которое постоянно транслировало ощущение опасности – надо же было смирить желание населения жарить шашлыки, ходить на работу и прогулки. Запугивание работало, но не совсем так, так предполагалось.
Запреты выходить из дома без специального разрешения, наложенные для пользы самих же граждан, переводят их из категории людей взрослых, ответственных, желающих самостоятельно решать свою судьбу, в ранг неполноценных, лишенных гражданских прав зависимых от чужой воли существ. А поскольку сам опекун в виде субъекта власти тоже вызывает тревогу – что правильно, ибо не может нормальный человек доверять некоей не персонифицированной институции, – то ощущение угрозы только увеличивалась.
Когда человек чувствует, что от его воли мало что зависит, что решения в ситуации реально признанной опасности за него принимают неизвестные ему другие, он становится супертревожным.
Мы не волне сознаем, но чувствуем – происходит нечто ужасное, от чего нас может быть, стараются защитить. Но мы не уверены в силе этой защиты. Чтобы вытеснить чувство этой тревоги, человек пытается хоть как-то действовать: например, защитить себя от вируса, надев маску, экран, перчатки, облив тело и жилище дезинфекцией, изучив все протоколы, закупив лекарств «на всякий случай».
Такой человек готов звонить врачам при первом повышении температуры, запереться в квартире, не выходить на улицу, или требовать немедленно скорую, или постоянно делать тесты за любые деньги. Подобный тип невротического поведения мы все наблюдаем.
Но можно и яростно отрицать опасность – так поступают ковид-диссиденты, которых ничто, даже болезнь близких, не убеждает в необходимости принять реальность.
Однако не менее часто люди в состоянии тревоги свою неуверенность в завтрашнем дне выражают не так прямо.
Возникает общее раздражение, повышается подозрительность, которая приводит к ссорам, конфликтам с близкими, с соседями, переходит и на весь социум.
То, что раньше спокойно терпели, теперь вызывает взрыв гнева и протеста. С повышением градуса эмоций растет и агрессия. Эта непрямая реакция наблюдается сегодня по всему миру.
Кажется, что человечество должно уже привыкнуть жить в обществе риска, но в мире, где постоянно случаются катастрофы, стихийные бедствия, войны, теракты, нас до сих пор возмущают проявления некомпетентности и нарушения законов со стороны власти, безнаказанность и несправедливость сильных, агрессия слабых.
Символическая «глобальная деревня» представляет происходящее как наш собственный опыт, что не оставляет нам способа снять с себя ответственность за все происходящее. Ответственность возрастает, а средств влияния на мир все меньше. И это отчуждение снова усугубляет тревожность.
Мы плохо чувствуем себя в изоляции, поскольку воспитаны в духе гуманизма.
Нас учили надеяться, что в конечном итоге наши личные интересы придут в гармонию с интересами других людей, и тогда мировое общество, наконец, станет идеальным. А оно все не становится.
Напротив, мы все больше узнаем о патологиях – так устроено современное информационное пространство, где новостью становится не норма, а эксцесс. И нас все больше тревожит несовершенство нашего мира, постоянного только в своей неопределенности. Устав ожидать, где рванет в следующий раз, мы готовы начинать бороться с тем, что под рукой: оппонентом, врагом, соседом, любым противником, временное объединение перед лицом которого делает нас более стрессоустойчивыми.
Тревога конструктивна, считают психологи, она дает нам оружие против опасности. Она мобилизует наши силы: дескать, на то и щука, чтобы карась не дремал. Психологи рекомендуют принять тревогу как основу творческого отношения к миру, ведь именно чувство тревоги готовит нас к будущему – к наступлению того, чего прежде не было.
Тревога мобилизует, заставляет собраться, проявить активность, изобретательность. Но когда тревоги слишком много, она действует разрушительно, уже не мобилизует, а невротизирует сознание.
А невротик неспособен принимать мир с его естественными угрозами. Он пытается хотя бы в воображении приспособить его под свои нужды, сделать гладким, комфортным, приятным. Именно невротики — главные потребители продуктов культуры интертеймента, с их неизбывным позитивом, с полным исключением дерьма из картины мира, как сформулировал писатель Милан Кундера.
Невротическое сознание не выносит факта присутствия в мире смерти, зла, насилия. Оно требует полной зачистки мира от его темных сторон.
Это очень старый прием защиты – если я не могу справиться с проблемой, пусть ее вообще не будет.
Когда сил справиться с тревогой уже не остается, человек включает именно этот режим – обязательного и неотвратимого хеппи-энда. Зрители требуют этого от искусства, им нужно подсластить свою тревожащую жизнь. А научить их принять эту жизнь со всеми, увы, реальными проблемами уже некому.
