Цивилизация
Журналисты вступаются за своего коллегу Ивана Голунова, которому подбросили наркотики из-за его журналистского расследования. Медики — за гематолога Елену Мисюрину из Москвы, неонатолога из Калининграда Элину Сушкевич, педиатра Тамару Пермякову из Кирова. Артисты — за Павла Устинова, выпускника театральной школы Константина Райкина. Нормальная, в сущности, ситуация, разве не так?
Очень хорошо, что вступаются, значит, есть нормальные горизонтальные связи, и они работают, есть корпоративная солидарность — профессионалам виднее, кто в их сообществе что значит.
Разница, впрочем, есть, и существенная. Защита врача Сушкевич или журналиста Голунова действительно основывалась на профессиональной экспертизе, учете профессионального риска, в то время как Устинов никакой профессиональной деятельностью на момент ареста не занимался. И никакого отношения к театру его задержание не имело.
То есть, Павла Устинова задержали как обычного гражданина. Прохожего, попавшего в полицейскую облаву. Поэтому случай Устинова действительно особый — это несправедливость какого-то запредельного уровня. Абсурдная и нелепая.
За Устинова вступились не столько из-за цеховой солидарности (в конце концов, его и не знал никто, кроме его педагога, Константина Райкина, актером он только назывался, в театре не работал), сколько из-за вопиющего несоответствия видеоряда и приговора.
Видеоролик был доступен любому желающему. После просмотра каждый мог убедиться, что росгвардейцы во всеоружии напали на одиноко стоящего в стороне человека. И этот безоружный человек получил срок за их «нравственные страдания и телесные повреждения».
За один день призыв выйти на одиночный пикет поддержали 3,5 тысячи работников театрального мира. Одновременно обращение в рамках флешмоба записали многие известные и неизвестные актеры, в основном молодые, воспитанные на современном социально-ориентированном искусстве.
А дальше сработал эффект суггестивного влияния. Актерские выступления получают огромный резонанс, куда больший, чем заявления юристов или правозащитников, профессионально куда более грамотные и убедительные.
Поскольку актеры не формулируют повестку, они выступают как возмущенные граждане. Не требуют наказания гвардейцев за ложные показания или судей за отказ посмотреть видео. Просто фиксируют свое состояние — растерянность, испуг, недоверие. А когда актер или актриса демонстрируют взволнованность и негодование, у публики возникает невольная эмпатия, желание разделить, поддержать и присоединиться к протесту.
Именно эта эмоциональная солидарность, заложенная в самой основе каждого человека, как существа социального, подключает механизмы, и тогда к артистам присоединяется публика. Артисты заражают настроением, а уж мотивации и доводы каждая группа зрителей находит сама. Найденный почти случайно эмоциональный камертон вызывает интерес, делает личное сопереживание общим делом. И это в некотором роде более важно, чем попытки сформулировать рациональные причины для протеста.
А уж рационализировать это состояние каждый может по-своему: юристы, священники и программисты, учителя и книжники, театральные критики и кинорежиссеры, психологи и журналисты, все стали писать обращения в защиту не только молодого человека, получившего 3,5 года в колонии просто так, без видимого повода, но и всех участников так называемого «московского дела».
А на самом деле люди писали обращения в защиту самих себя, ощутив опасность репрессивного поворота.
Учителя ссылаются на школьную программу, уроки истории и обществоведения: «Мы не считаем, что образцово-показательное запугивание — это приемлемый метод взаимодействия власти с молодежью, — убеждают они тех, кто считает иначе, — мы глубоко обеспокоены тем, что невозможность пользоваться своими конституционными правами для одних и возможность грубо нарушать эти права для других — это две стороны одной медали, два направления внутренней политики, которая одновременно маргинализует мирный протест и ужесточает его подавление».
Священники выражают обеспокоенность тем, «что вынесенные приговоры в большей степени похожи на запугивание граждан России, чем на справедливое решение в отношении подсудимых». «Мы считаем, — пишут они, — что наказание должно быть соразмерно нарушению закона, а власть накладывает на человека дополнительную ответственность, а не освобождает от нее. В противном случае само правосудие превращается в насмешку и «массовый беспорядок». (И хотя начальство РПЦ сочло это высказывание «наивным», оно не осуждает своих духовных чад за выражение своей позиции).
Психологи по-своему формулируют проблему, считая, что «на данный момент отношения государства и общества напоминают модель созависимых отношений, в которых государство показывает себя как непредсказуемый агрессор, поведение которого направлено на запугивание граждан». (Непредсказуемость, кажется, на общегражданском языке называется «беспределом», но у каждого свой язык описания).
Выясняется, что уровень возмущения в обществе, поднявшись на этой волне, не исчерпывается простым освобождением Устинова. Его отпускают из-под стражи под подписку о невыезде, ему назначают адвокатов, ему обещают апелляцию приговора. Но общество уже предъявило государству новый счет.
Конечно, требование пересмотра кейсов всех фигурантов «московского дела» может быть проигнорировано. Уже проскальзывали сообщения о том, что речь идет о спасении одного конкретного человека, дескать, осторожно, не переборщить бы. А возмутившее многих выступление главы Росгвардии, предложившего перенести не пригодившиеся 3,5 года колонии на другого подследственного, свидетельствует о сохраняющемся намерении жестко наказывать любое проявление непочтительности в отношении власти и силовых структур.
Но люди уже додумались до простого заключения: если человек вообще не виновен, а суд и следствие все же повесили на него преступление, то существуют проблемы с судом и следствием. И тут уже должны вступить в дело профессиональные корпорации — юристы, правоведы, конституционные судьи, законодатели. Если окажется, что в их силах вернуть доверие этому инструменту государственного управления, то возможно, флешмоб повышенной суггестивности сработал по полной.
Но что точно произошло — и актерский протест этому свидетельство — в молодом поколении российской культурной элиты сформирован запрос на честность и солидарность.
Этого не было прежде. Может быть, потому и рухнула перестройка, начавшаяся, как мы помним, со знаменитого Пятого съезда кинематографистов. Тогда режиссеры и артисты пробовали сменить персоналии, но не сменили механизм вертикальной ответственности. Нынешними участниками флешмоба движет не желание перемен, а простая и потому убедительная эмоция — добиться элементарной справедливости и защитить себя от произвола. И это хорошая основа для изменения общества, а уж вслед за ним и государства.
