Кирза насилия

Сейчас в Париже на Елисейских полях, в двух театрах проходит показ настолько одиозного проекта Илья Хржановского «ДАУ». Для тех, кто совсем не в курсе, кратко перескажу: в 2008 году начались съемки фильма, основанного на воспоминаниях Коры, жены Ландау, и биографии гениального физика.

Сначала предполагалось, что это будет просто кино, но потом, когда в Харькове для сьемок был отстроен целый городок вокруг некоего Института, в котором был запущен закрытый цикл жизни нескольких десятков человек, в том числе реальных ученых, занимавшихся реальными исследованиями, стало ясно, что происходящее ни в какой фильм не вмещается. Тогда появилось слово «проект».

В результате, спустя десять лет, появилось 700 часов смонтированной кинопленки, на которой операторы запечатлели сцены из жизни Института. На съемки приезжали самые разные люди – от очень известных до абсолютных маргиналов, — и жили внутри системы, кто несколько дней, а кто и больше года.

По правилам, каждый входящий внутрь Института, должен был полностью погрузиться в быт 1930-50 годов, носить только одежду того времени (от трусов и носков до очков), есть ту пищу, подчиняться тем правилам. Множество художников и бутафоров создавало предметы для мира, в котором воссоздавалась атмосфера, лексика, запахи, отношения иного времени. На обслуживание этого Института ушло очень много денег, конечную сумму, предоставленную спонсорами, даже не называют.

По окончании съемки Институт был разрушен, в соответствии с замыслом авторов, а проект закрыт. И многие уже думали, что на этом все и закончится, но нет: но показы все же начались, а вслед за ними и скандалы.

Поскольку видевших все 700 часов вообще не существует, а тех, кто успел посмотреть фрагменты по 9 или по 6 часов, тоже пока немного, слухи множатся. Главное обвинение создателям этого мало кем просмотренного произведения предъявляют те, кто видит в самом способе имитации закрытого, устроенного по законам тоталитарного государства научно-исследовательского центра, воспроизводство насилия.

Дело, по их мнению, не в том, что режиссер заставлял или соблазнял участников принять правила его игры, а самих правилах – в том, что людям предлагалась играть роли жертв или тюремщиков. Это, согласно некоторым психологическим исследованиям, само по себе вредно для человека. Для наиболее радикально настроенных противников проекта «ДАУ» травматичным является и само желание переживать травму несвободы, обыгрывать состояние, которое, как мы сегодня сознаем, является патологией.

Слово «сегодня», на мой взгляд, ключевое. Оно позволяет свидетельствовать о том, что время (или прогресс, или техническая модернизация) очень быстро меняет отношение к одной из самых базовых поведенческих моделей, к насилию.

Казалось бы, насилие вещь неприятная для всех, это вроде бы ясно: «Весь мир насилья мы разрушим», — пелось в одной из самых известных в мире песен. Но под насилием тогда понималось принуждение к труду, тяжелому, физическому, изнуряющему. Так работал пролетарий у станка, тот самый несчастный, у которого, по Марксу, не было ни клочка земли, ни акций завода, ни средств производства. Насилием было физическое воздействие или прямые угрозы, запугивание.

Что сегодня мы понимаем под насилием? Если обратиться к проекту «ДАУ», то посмотрим на впечатления участников. Они испытывали унижение от одежды старого образца. Вот ощущение журналиста Кашина, который побывал на сьемках в 2010 году: «На мне кошмарные огромные сатиновые трусы, и они не самый неудобный элемент моей одежды. Помимо винтажных трусов и винтажных носков с ботинками на мне тяжелый (что-то вшито внутрь; костюмеры объясняют, это специально так сделано, чтобы люди ходили, горбясь от тяжести, как будто атмосфера давит, но, по-моему, это излишне, атмосфера действительно давит) костюм-тройка, на шее галстук, а на вешалке в углу мои пальто, шляпа и зонтик». «Как сесть на корточки или покурить на ступеньках? В сапогах это совсем по-другому. Все движения совсем другие».

Носки – их участникам приходилось надевать с подтяжками, так как во времена Института не было носков с резинками.

Не было ни колгот, ни легких, немнущихся тканей, из которых сегодня шьют одежду, легкую, практичную, которую не надо гладить. Не было стиральных порошков. Дезодорантов. Зубной пасты с приятным вкусом и легких, правильно изогнутых зубных щеток. И керамических зубных коронок тоже не было. И кроссовок. И сигарет с фильтром.

Много чего не было.

А что было? Шараги, где под руководством ОГПУ, НКВД , МГБ работали энтузиасты, под конвоем или контролем чекистов создававшие истребитель Поликарпова , паровозы ФД и паровозы ИС, танки Котина и Косоциора, самолеты Пе-2 и Ту-2 Петлякова и Туполева, межпланетные ракеты Королева, атомные открытия Ландау, Румера, Круткова. То есть специально созданные условия для работы ученых, чтобы не отвлекались. Чтобы все силы тратили на творческий труд. И в Институте, построенном для «ДАУ» в общежитие для ученых ночами приходят охранники, кого-то уводят.

В общем, мы сегодня можем спорить, умножает ли несовершенство мира создание макета того Института, существование которого в реальности менее ста лет назад считалось не только возможным, но и своего рода достижением, эффективным управлением. Мы сегодня – не все, но есть такие – ужасаемся психологическому унижению, которому подвергали добровольно согласившихся (за деньги, в некоторых случаях, впрочем, не выплаченные) участников эксперимента. Их допрашивали по особой методике (нет, не били, но светили в лицо лампой, говорили строго, не ласково), им задавали вопросы по их вымышленной биографии, и они начинали врать, а им это было некомфортно. То есть степень насилия в этом экспериментальном пространстве возбуждает у публики протест, и мне кажется, что это еще одно свидетельство той самой гуманизации, в существование которой многие не хотят верить.

Конечно, дело не только в проекте «ДАУ», мерилом изменения отношения к насилию становится и движение Me too, поскольку в моем детстве женщина не только зачастую считалась виновной, если ее изнасиловали (а зачем провоцировать?), но и была обязана демонстративно отвергать ухаживания понравившегося мужчины, требуя от него настойчивости и даже применения силы.

Вспомните старые советские фильмы? Где героиня сначала отказывает герою, и только когда он, невзирая на протесты, приникает к ее губам, покоряясь, отдается его ласке?

Теперь молодые люди говорят о добровольном и заранее обговоренном соглашении на секс, и хотя нас, старших, это пугает, есть в подобной норме взаимное уважение.

А дети? Порка детей когда-то считалась благом, потом от физического насилия стало принято отказываться, сейчас детей, конечно, все еще иногда бьют, но это перестало быть нормой. Теперь за порку детей наказывают (хотя Госдума и приняла закон, смягчающий наказание за домашнее насилие, в целом отношение большей части общества к избиению детей и женщин осталось неободрительным). А родители подвергаются осуждению за нарушение личного пространства ребенка, если выкладывают в соцсетях фотографию беспорядка на его столе!

Можно ли было представить еще 20 лет назад такое заявление молодой актрисы: «Для меня неприемлемо насилие как часть творческого процесса. Насилие не может быть методом достижения художественного результата». В то время как вся великая режиссура ХХ века была построена на диктатуре и психологическом манипулировании.

С чем связано смягчение нравов, не знаю. С тем ли, что жизнь в целом стала легче, — все-таки и работа не такая тяжелая, уровень жизни вырос, уровень образования поднялся, хотя и не так, как хотелось бы. Или с изменением информационного пространства, с его большей прозрачностью, все-таки даже из популярных телевизионных передач можно услышать о человеческом достоинстве, личной неприкосновенности, детской приватности.

Я многое отношу за счет создания личного пространства, сначала в пресловутых хрущевках, потом в брежневках. При всем их тотальном уродстве, там у детей стали появляться отдельные комнаты или хотя бы отдельные углы с учебными столами и настольными лампами. Это произошло на моей памяти, я отлично помню, как в Чертаново жителей местных деревень переселяли в квартиры, и они первое время спали на полу, на матрасах, в общей комнате, а уж потом покупали стенки и диваны-книжки. Человек, с детства ощущающий вокруг себя границы собственного физического, пространства гораздо более защищен и способен считаться с другим, он не воюет за воздух.

Честное слово, я верю, что удобные эластичные вещи, хорошая обувь, настольные лампы и персональные компьютеры меняют мир к лучшему. И путешествие в прошлое полезно просто для того, чтобы понять, как меняется наше отношение к тому, что еще недавно было нормой.

Насилие — и сегодня большая проблема, мы знаем, что в наших тюрьмах подследственные, не осужденные, сидят в переполненных камерах, им трудно добиться права на посещение врача, а не то, что на индивидуальное освещение. Мы знаем, что чем архаичнее общество, тем выше в нем уровень насилия. Но важно и то, что чем выше развито общество, чем оно богаче и чем более оснащено технически, тем оно гуманнее. Архаика груба и жестока, но к счастью, модерн вооружен лучше.

Нельзя все же не замечать разницу в отношении к физическому насилию, а появление понятия «психологические насилие» вообще обеспечивает мне большой заряд оптимизма. Потому что, когда общество нападает на насильников, оно, конечно, подвергает их психологическому давлению, но не кастрирует. И мне почему-то кажется, что и не будет.