У зверей и ангелов нет тревоги

Больше всего люблю, когда в полночь во время Пасхальной службы все собравшиеся начинают петь тропарь «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав». Это очень эмоциональное и сильное чувство – в эти мгновения кажется, что мир един, что все хорошо, что смерти действительно больше не существует: «Смерть, где твое жало»!

К сожалению, в обычной жизни я не могу поверить в то, что все умершие воскреснут в царстве будущего века и там обретут свою нынешнюю телесную оболочку, хотя и в преображенном виде.

Это неверие мешает мне принять христианство не как учение, не как систему ценностей – в этом во всем оно для меня очень убедительно, — но как обетование, то есть обещание бессмертия, которое и есть главное, самое существенное, самое основное в религиозном сознании.

Бессмертия не в переносном, метафорическом смысле, а в буквальном. Счастливы те, кто не сомневается, но для меня – и я уверена, для большого количества людей в мире – смерть как конец нашего индивидуального существования неизбежна, и мы ее боимся.

Есть люди, уверяющие, что им не страшно, что боятся они не смерти как конца, а мучений, связанных с процессом умирания, физических страданий и нравственных унижений, связанных с отказом плоти. Известно, что умирать можно долго, дорого и болезненно. Известно, что есть способ избежать страданий – принять смерть добровольно, через эвтаназию или самоубийство, но эти способы являются незаконными в большинстве обществ, они порицаемы и даже наказуемы (именно для того, чтобы ослабить соблазн самостийно избавиться от тягот жизненного пути).

Каждый из нас, взрослых людей, проживших большую часть своей жизни, думает о смерти, встречался с ней, хоронил близких и знает, что смерть – частное дело. Умирать нам всем придется не с государством, не на миру, а в одиночку, в лучшем случае – рядом с родными, в худшем – рядом с чужими.

Я мало знаю о том, как умирают, никогда не была рядом с умирающим в сам момент смерти, не знаю, нужно ли человеку в момент, когда его жизнь заканчивается, держать чью-то родную руку и чувствовать тепло родного тела. Думаю, что процесс смерти тяжел для тех, кто остается. Помню, как рванула от нас нанятая в агентстве сиделка, когда увидела мою маму после инсульта: мама была в тяжелом состоянии, а сиделка только что похоронила одну клиентку и честно призналась, что второй смерти подряд не выдержит. Мама, к счастью, поправилась.

Сегодня нам приходится решать вопрос и о борьбе за жизнь. Медицина требует бороться, сам человек может поступать по-разному.

Когда близкому мне человеку поставили плохой диагноз, так случилось, что именно мне пришлось принимать решение, соглашаться ли на лечение, которое сделало бы его инвалидом, но возможно, продлило бы его жизнь. Мне было очень трудно брать на себя такую ответственность, но деваться некуда. Мой родственник прожил десять месяцев, из них шесть он вел совершенно нормальную жизнь. Этот выбор дался мне нелегко, но я исходила из своих приоритетов и до сих пор не уверена в его правильности.

В течение двух лет одна молодая женщина из нашего общего круга боролась со смертельной болезнью мужа. Оба они не сдавались до последнего, добились недолгой ремиссии, но и новый приступ болезни не заставил их отступить, за несколько часов до его смерти они приняли решение о новом курсе лечения. Их не оставляла надежда на чудо. Чуда не произошло.

Есть вопросы, на которые мы не знаем ответов, хотя отвечать вроде бы надо. Своя смерть, как мне кажется, оставляет человека наедине с собой, но смерть близких – уже социальная проблема. В каком возрасте общественный консенсус позволяет отпустить с миром? То есть когда считаем, что уже пора? Когда человек смиряется с неизбежностью, почему он это делает?

Например, лечиться в некоторых случаях – очень дорого. И бывает, что сам человек выбирает отказ от лечения, не желая разорять своих родных, отказываясь продавать квартиру, чтобы не лишить жилья семью. То есть для него комфорт близких оказывается дороже жизни?

Есть одна книга, изданная в США в 1973 году, и как водится, у нас тогда не переведенная и не освоенная, а в большом мире положившая начало целому комплексу исследований, – «Отрицание смерти» Эрнеста Беккера. Беккер размышлял, как человек справляется с мыслью о том, что он смертен, как пытается избежать смерти, как он ее понимает и представляет. По его мнению и по наблюдениям его последователей, которые за последние пятьдесят лет провели множество исследований и создали теорию управления страхом, человеку со страхом смерти помогает справиться культура.

Каждая культура создает картину мира – набор концепций для понимания устройства мира и собственного места в нем. Разделяя стандартные для общества ценности, человек получает ощущение собственной значимости, а значит, обещание буквального и/или символического бессмертия. Согласно этим исследованиям, напоминание о смерти ведет к усилению приверженности традиционно разделяемым обществом установкам и к желанию их защищать.

Один из экспериментов, например, заключался в том, что судьям, выносившим приговор по делу о проституции, предложили написать эссе о смерти. И после нескольких часов, проведенных в размышлениях о конечности жизни, судьи вынесли куда более суровый приговор, чем те, кого не просили думать о смерти.

Вот почему, думаю, старые люди, которые ближе к смерти и чаще о ней думают, консервативней молодых.

Вот почему в состоянии войны и опасности люди активнее встают на защиту морали, принятой в их обществе. Так личный страх снимается чувством принадлежности. Получается, что страх смерти держит людей вместе и заставляет жертвовать самой жизнью для сохранения социальной общности.

Но есть еще одно средство, действенность которого проверили сторонники теории управления страхом, – это творчество.

Творческая активность и воображение снижают зависимость человека от коллективной картины мира, уменьшая страх смерти.

Я вспоминаю фильм Бергмана «Седьмая печать», который Алексей Герман назвал «самым лучшим на земле», а Андрей Тарковский включил в список десяти любимых картин. В этом фильме есть Смерть – это персонаж, заключающий сделку с рыцарем, возвратившимся из крестового похода. Рыцарь предлагает Смерти шахматную партию, в которой ставкой служит его жизнь: «Я буду жить, пока тебе не проиграю. Если выиграю — ты отпускаешь меня». Смерть соглашается, отсрочка ничего не значит, но пока партия длится, рыцарь, его оруженосец и встретившиеся им по пути люди продолжают путешествие через селения, где царит чума, и лес, полный разбойников. Смерть следует за ними. Только актер — по-детски простодушный лицедей и сочинитель наивных песенок — видит, что происходит, пугается и благодаря этому спасается сам и уводит свою семью. Остальных, после проигрыша рыцаря, Смерть уводит за собой.

Сняв этот фильм, Бергман сказал, что благодаря ему избавился от страха смерти. Фантазия набрасывает флер на реальность, спасая нас от ее неприглядности.

Традиционное общество не оставляло человеку выбора, смерть была общим делом, цементом общественных связей, погребальные ритуалы объединяли людей крепче любых других, кладбища и могилы родных являлись главным символом национальной общности. Сегодня все не так, сегодня мы можем остаться со смертью наедине, и это страшно, почти непереносимо. Вот поэтому человечество сегодня так охотно припадает к консервативным ценностям, к традиции и ритуалам. Это от страха, с которым сегодня справляться все труднее. Взглянуть в глаза смерти – трудно. Но и не смотреть – нельзя.