Цивилизация
Каждый раз, когда жизнь выносит на поверхность очередную горячую тему, начинается свара, в которой выясняется главное: мы не обсуждаем проблему, мы сражаемся с неврозами.
Первый признак невротизации — высказывание на тему, в которой плохо понимаешь, но зато горячо сочувствуешь одной из сторон.
Когда Дмитрий Песков сообщил: «Если государство дает деньги на какую-то постановку, государство вправе обозначить ту или иную тему», одни закричали про то, что это и есть цензура, другие про то, что кто девушку ужинает, тот ее и танцует. Крики и нервы обозначили градус напряжения. Потому что денег в государстве становится все меньше, а нуждающихся все больше.
Те, кто чувствует за собой поддержку публики и сознание своего таланта, как кинорежиссер Андрей Звягинцев или художественный руководитель БДТ Андрей Могучий, выступили за свободу творчества и против намерений государства контролировать этот процесс. Песков в ответ передернул тему, сказав, что «чиновники распоряжаются деньгами государства в интересах этого самого государства. Грубо говоря, если государство считает, что курение вредит здоровью, то государство вправе сказать, чтобы в кино никто не курил, если оно платит за это деньги. Можно ли назвать это цензурой? Нельзя».
Однако язык тоже художественная система, каждый талантливый писатель знает, что не столько разум руководит речью, сколько речь ведет разум за пределы видимого мира, в тайны, открытые только подсознанию.
В словах Пескова Государство окончательно оформилось как некий субъект со своей волей, своими деньгами и своими намерениями.
У него это Государство имеет свой карман, из которого оно и платит, также оно «обозначает тему», говорит, считает, а чиновники в этом случае Государство обслуживают, действуя в его, Государства, интересах. Государство, таким образом, является неким главным авторитетом, носителем абсолютного знания, в сущности, Верховным божеством, а чиновники — его оракулами.
Художник в этой концепции перестает быть самостоятельной силой. Он, в сущности, как таковой и не нужен, потому что истина уже есть, ее знает Государство, и в лице своих пророков-чиновников способно само сообщить гражданам. Донести суть, так сказать.
Таким образом, художник низведен до положения разработчика темы, исполнителя госзаказа, его дело — развести мизансцены, подобрать музыку и костюмы.
Чего тут мучиться, творить, сочинять, какие могут быть разговоры о внутреннем цензоре, о совести или правде? Ясно, что в этом дискурсе над легкомысленным художником, готовым в припадке безумия сорвать с себя одежды и безо всякой причины, исключительно по приколу или под дурным влиянием Запада, наложить кучу пред «Мадонной» Рафаэля, должны стоят серьезные люди, чиновники, знающие, что для Государства дурно, а что — полезно. Они вовремя остановят распоясавшегося, а еще лучше — проверят его на предмет благонадежности еще в юности, пока он студент.
Эта логика понятна многим «обычным людям». Про искусство они понимают мало, зато не хотят никаких безобразий, а главный их аргумент на все: попробовали бы вы это (не важно что) сделать в мечети (как вариант — в исламской стране).
Понятно, что идеалом этой группы граждан является регламентация фундаменталистов, где традицией и муллой отцензурирован буквально каждый жест, начиная от распорядка дня, выбора одежды, еды, отношений между родственниками.
Им кажется, что именно такой порядок делает террористов сильными, а вовсе не презрение к чужой жизни, включая и жизнь собственных детей. Такая цензура кажется им прямой и честной, в отличие от другой цензуры, западного общества, про которое они знают в основном понаслышке, но уверены, что «на Западе цензура такая, что в СССР и не снилась. Куда более изощренные методы и душащая инакомыслие прямо на корню. Плюс великолепно отлаженная технология массового производства идиотов».
Пока «идиоты» на Западе снимают «идиотские фильмы», где играют «зомбированные актеры», а также делают другие ужасные вещи: автомобили, телефоны, телевизоры, искусственные сердечные клапаны, лекарства и все то, что приходится с отвращением использовать, в России люди свободно занимаются чистым творчеством и духовным возрождением. Под контролем мудрого Государства, понятное дело.
С другой стороны, на защиту Райкина встали коллеги по цеху. Многие готовы подписать под гипнотическими словами Звягинцева: «Власть обязана пестовать гений, поощрять свободный поиск талантливых представителей народа, потому что именно так тело народа осознает себя, взрослеет, совершенствуется, просвещается вместе с этими прозрениями, порой ранящими публику, порой обескураживающими ее, но всегда создающими то напряжение смыслов, которое и необходимо как вода в пустыне душе и разуму зрителя, читателя, слушателя».
В эту ловушку попадают многие честные художники. Игнорируя тот факт, что в основном зрители и читатели вовсе не так уж жаждут «напряжения смыслов». Многие из них и вовсе не желают ни взрослеть, ни совершенствоваться, как показывает практика. А значит, власть должна навязывать им это насильно? Вместо божественного Государства с его чиновниками появляется идеальная и мудрая Власть в окружении художников, знающих, что полезно ее народу?
Мне одной кажется, что это изнанка того же знамени? Что слова разные, а суть, в общем, одна?
О чем же спорят две стороны?
На мой взгляд, есть важная вещь, с которой наша страна начала работать уже довольно давно, когда экономисты задумались о том, что теперь делать с искусством, которое себя не окупает. С музеями, библиотеками, театрами. Думали и придумали. Нужны ли современному человеку эти дорогостоящие институции? Решили, что да. Потому что они делают жизнь человека удобнее, интереснее, насыщеннее, приятнее. И города, где есть музеи и театры, лучше, чем города, где только стадионы и храмы. Поэтому пусть будут.
Но как выяснить, является ли бюджетное учреждение культуры эффективным? По заполняемости зала? По мнению городских властей? По мнению зрителей или критиков? Все субъективно, условно, зыбко. Но другого механизма нет. Давайте, подумали экономисты, будем давать театру денег пропорционально его заработку и сообразно с тем, как театр использует свои площади, как он умеет увлечь публику, какое о нем сложилось экспертное мнение. А также давайте вокруг театров соберем попечительские советы, куда войдут меценаты, они будут помогать театру материально.
Это не идеальный механизм, но он лучше других просто потому, что учитывает сразу множество факторов. Но, конечно, требует от «учреждений культуры» напряжения и постоянных усилий. Зато он позволит сохранить разнообразие. Ведь потребитель должен иметь выбор. Человек может пойти на классический спектакль, но может выбрать авангардный, это его право. Может развлекаться, но может и задумываться. У каждого театра своя публика, все разные, важно, чтобы все предложения работали, не должно быть застоя и паутины.
Но потом произошло нечто, увы, ожидаемое.
Думаю, что те театры, которые боялись проиграть в этом сравнительно честном соревновании, испугались.
Я была на заседании одного из комитетов Госдумы несколько лет назад, когда новая система только начинала внедряться, и своими глазами видела, как один заслуженный театральный деятель из крупного российского города буквально умолял: «При СССР начальники понимали, какая от театра бывает польза, как театр воспитывает патриотизм! Мы и сегодня готовы служить своей стране, вы только нам помогите, дайте нам денег!»
В комитеты и министерства потянулся театральный народ, часто заслуженно пользовавшийся популярностью за свои прежние роли, и началась работа. Смотрите, говорили они, как либеральная зараза проникает в наши патриархальные души. Как ужасно корежат оперы, как уродуют наших классиков, ведь вы, чиновники, депутаты, должны пресечь это зло. Давайте вместе бороться за сохранение нашей нетленной классики, иначе у нас будет искусство, как на Западе.
Это ничего, что вы своих детей туда отправляете учиться, что они не вылезают из Музея Помпиду и даже ходят в Метрополитен-оперу, обычным россиянам это вредно.
А дальше вы знаете. Чиновники прислушались: а ведь и верно, консервативные вы наши. Как хорошо, что есть на кого опереться. И началась новая политика: там оперу закрыли, там спектакль завернули, там уволили директора, там выставку не разрешили, тут прикрикнули, там одернули. Меценатам так и не дали налоговых льгот, никаких реальных поощрений, да и какие нынче меценаты. Знаю случаи, когда большие банки, помогавшие театру, извинялись и отзывали поддержку, так как, сами понимаете, «есть мнение». Какая там политика, тут тактика налицо, знаем, проходили, читать начальственные сигналы умеем.
На том же съезде СТД, где пламенно выступал Райкин, было еще одно важное выступление. Социолог, экономист, театральный педагог Геннадий Дадамян говорил совсем не так темпераментно и не так понятно, но более трезво. Он сказал: «Если получим деньги, значит, наступил тоталитаризм. Если не получим, хорошо, значит, демократия, но для этого ничего не сделано, искусство не сможет существовать только на государственной поддержке. Оно не выживет без второго источника финансирования. Мы сдохнем без системы общественной поддержки искусства. Тридцать лет мы уже потеряли, но создавать ее придется, и это долго».
Второй источник — это фонды, меценаты, общественные организации… Действительно, долго ждать, чтобы в нашей стране появилась эта сила.
Дадамян поправил и очередную ошибку министра и историка Мединского, отчитавшегося в своей приветственной речи съезду об очередной победе своей культурной политики и сообщившего среди прочего, что впервые с 1917 года частный театр переходит в статус государственного. Мединский имел в виду Студию театрального искусства Сергея Женовача, на которую больше нет денег у ее покровителя. Для Женовача статус федерального учреждения — спасение, но грустно, что содержание театра оказалось не по карману частному бизнесу в новых экономических условиях.
Дадамян напомнил, что частными российские театры были и после 1917 года, а национализированы были распоряжением сталинского правительства 1928 года. К 1931 году все театры советской России — частные и общественные — стали государственными и стационарными, и тогда же и были введены официальная цензура, «литовка» пьес, производственное планирование и «омхачивание» (сценическое направление МХАТа и система Станиславского предписаны к применению во всех театрах СССР), обязательным становится метод социалистического реализма. «Чуждые современному зрителю театры» в эти годы постепенно закрываются.
Вспомнил Дадамян и Станиславского.
Великий реформатор русской сцены, потомок фамилии успешных фабрикантов Алексеевых, основатель частного Художественного театра в том тридцатом году плакал: «Денег не надо, оставьте свободу».
Но у Станиславского был опыт организации театров снизу. У нынешних руководителей театра этого опыта нет, а опыт жизни при социализме, правда, уже увядающем, есть. Свободы они боятся больше, чем тоталитаризма. И поэтому в последний раз процитирую Дадамяна: «У нас все всем недовольны, но всех все устраивает».
Вот только неврозы становятся все более ярко выраженными.
