Цивилизация
«Оказался наш отец не отцом, а сукою…» – говорит, входя в барак, лагерный «кум» – эпизодический, но важный герой «Поэмы о Сталине» Александра Галича. А узнает он об этом из новостей про «съезд славной нашей партии». И это для гражданина начальника – тяжкая мука. А что делать? Как партия сказала, так и есть.
А с другой стороны – ведь столько лет «о Сталине мудром, родном и любимом прекрасную песню слагает народ». На верность которому «вырастил Сталин» всех нас – так и в гимне поем. А с него начинается любой песенник. А дальше там – «Кантата о Сталине». И «золотыми буквами мы пишем всенародный сталинский закон» – это про Конституцию 1936-го, принятую под нужды и цели «вождя и учителя». А что проект ее составил враг народа Бухарин, казненный через два года после принятия, так мы того и знать не знаем. А знаем, что «родная земля гений Сталина миру дала». Что «верность Сталину родному сквозь огонь ведет на подвиги солдата». Что «Сталин и Мао слушают нас». И «звучней всех на свете имен благородное Сталина имя». И тут…
Такой удар. В стране – кошмар. Испуг ужасный. Оказывается, имя, что всех звучней, что изо дня в день привычно славили миллионы – это имя «жестокого человека», который «недостойно относился к своим товарищам» и «злоупотреблял властью». Так писал товарищ Ленин! Еще в 1922 году. Тот, кто, если верить гимну, великий нам путь озарил. Чье дело, как писали газеты, продолжил гений всех времен и народов…
Так что же? Не – гений? А злодей – виновник «неслыханных нарушений революционной законности» и страданий «многих абсолютно ни в чем невиновных людей». Да и «тех лиц, что в свое время выступали против партийной линии, уничтожать физически серьезных причин не было». А «дела» «шпионов» и «саботажников» фабриковали. То есть Сталин – преступник. Лжец. Мошенник. Палач!..
Выходит так. Ведь говорит о том не кто-нибудь, а Первый секретарь ЦК «любимой и родной Коммунистической партии» Никита Сергеич Хрущев. И не где-то, а на ее ХХ съезде, что открылся в Москве 14 февраля 1956. Можно этому верить? Нет сил. А надо! Ведь сколько раз себе и другим повторяли: партия всегда права!
Души и думы миллионов светских людей буквально разрывает.
Ведь это – позор, что «к победе великих идей коммунизма» нас вел вот этот вот… Это же значит, мы – никто. Не созидатели нового мира и освободители человечества, а не свободные люди, жалкие рабы, пешки и солдатики в его руках, не способные не то что править страной, а сами решать свою судьбу. Значит, все песни про то, как вольно дышит человек, – обман!? И слова о народовластии – тоже? Впрочем, так далеко мысли большинства пораженных шоком людей заходят редко. Мешают эмоции, делающие понимание не то что невозможным, но невыносимым.
Да и сейчас не у всех хватает сил это понять и принять. И они то водружают там и сям бюсты вождя. То выдумывают афоризмы про страну, полученную с сохой, а оставленную с атомной бомбой. То разъясняют, что величие целей оправдывает несправедливость. То пытаются называть его именем аэропорты. А ведь о его роли и месте в истории рассказали еще 65 лет назад. И не раз повторяли. В том числе – совсем недавно.
Но уже в 1956-м новые красные вожди, рискнувшие развенчать культ «хозяина» и его самого через три года после его смерти, предполагали что-то подобное. Обсуждая ход будущего съезда, маршал Клим Ворошилов волновался: да нас не изберут, когда все узнают! Хрущев его успокоил: доклад о Сталине поставим после выборов…
Еще весной 1953-го глава Совета министров СССР Георгий Маленков предлагал осудить культ личности на пленуме ЦК компартии. Но пленум не собрали. Никита Хрущев хорошо понимал: большой разговор о преступлениях режима неизбежен. Но еще лучше понимал он и то, что для миллионов людей он станет именно тем, чем он и стал, – сокрушительным ударом, последствия которого предсказать сложно. И потому решил подготовить разоблачение постепенно, очень тщательно и в обстановке строгой секретности.
Видных деятелей звали в Кремль читать о «нарушениях социалистической законности». «Членов и кандидатов в члены ЦК, – вспоминал писатель Константин Симонов, кандидат с 1952 года, – знакомили с документами… с показаниями арестованного начальника следственной части министерства государственной безопасности (речь о Михаиле Рюмине, лично причастном к пыткам) о его разговорах со Сталиным, о требованиях Сталина ужесточить допросы. <…> Поэтому к нравственному удару во время речи Хрущева я был, наверное, больше готов, чем многие…».
Пожалуй, но эти – подготовленные – ни за что не посмели б ничего заранее разгласить, так как нередко были причастны к беззакониям, порой считая, что как раз и осуществляют законность. Причем касалось это не только партийных работников и силовиков, убравших несколько потоков сослуживцев. Но и деятелей образования, культуры, науки… Иные, как поэт Виктор Гусев, публично требовали расправ:
«расстрелять во имя нашей жизни
и во имя счастья – истребить…».
Или, если могли – наглухо отгораживались от судеб близких, как автор карикатур на «врагов народа» герой социалистического труда и лауреат двух Сталинских премий Борис Ефимов, чьего брата Михаила Кольцова казнили в ходе чисток, или глава АН СССР лауреат четырех Сталинских премий Сергей Вавилов, брата которого уморили голодом в тюрьме… Меж тем, тогда это выдавали за знаки справедливости: виновных братьев караем, невинных – награждаем. Другое дело, что после развенчания «лучшего друга художников и ученых» стало ясно: они невиновны. И сейчас можно лишь гадать, кто в глубине души ощущал, что в ту пору и речи быть не могло о «социалистической законности», только о беззаконии…
В том и заслуга ХХ съезда – возможно, самого важного в истории компартии – что на нем начали десталинизацию, хоть и вели ее неровно.
Она имела важные последствия для и т.н. марксистско-ленинской теории, и актуальной практики. Здесь важнейшими делами стали реабилитация жертв репрессий, смягчение диктата по отношению к подконтрольным странам Восточной Европы; переход к более здравой политике в отношениях с Западом.
Идейной основой этих мер стал отказ от тезисов о непременно революционном взятии власти и неизбежном военном конфликте систем. Стало можно сосуществовать, мирно соревнуясь, и переходить к социализму без насилия. Больше того! Стали допустимы его особые, национальные модели. А ведь недавно и думать о них не смели.
Смена постулатов открыла путь к скромному, но все же ограничению догматизма в гуманитарных науках. Выяснилось, что в официально утвержденном и непререкаемо верном труде – «Кратком курсе истории ВКП(Б)» – факты искажены, а выводы ложны. А рассуждения в работе «корифея всех наук» «Экономические проблемы социализма в СССР» часто не имеют ничего общего с хозяйственной реальностью. Что же до хозяйства, то управлять им можно не только командами, но и экономическими методами.
В культурной жизни мощным прорывом стала «оттепель» – слабый прообраз горбачевской гласности и осторожный намек на свободу творчества, открывший путь к славе многим одаренным художникам в самом широком смысле слова.
Увы, ряд установок съезда не выдержал испытания жизнью. В октябре 1956 рухнул тезис о моделях развития – СССР подавил попытку народна Венгрии выбрать свой особый путь. Танковое противостояние со Штатами в Берлине в 1961 году, возведение там стены и Карибский кризис 1962-го поставили под вопрос тему мирного сосуществования. В 1963 году Хрущев, убоявшись крамолы, учинил погром в искусстве.
Но с Западом удалось все решить миром. А за заморозками в искусстве пришло тепло. Вплоть до суда над Синявским и Даниэлем в 1965 году и разгрома Пражской весны в 1968-м. Но это уже иная эра – густобровая, брежневская – закат Советов. Их не спасли ни поход в Афган, ни попытка воскресить Сталина-героя. Не сделать это и теперь – ни рисуя его на скалах Осетии, ни клея на маршрутки в Москве.
Галич в своей поэме нашел удачную метафору ХХ съезда. Зэкам велят рушить статую Сталина. А ее не берут ни кайло, ни кувалда.
«Тут шарахнули запал!
Применили санкции.
Я упал, и он упал
– завалил полстанции…».
Это он, в том числе, и об уважении к власти. Которое рушит несвобода. То есть – о значении ХХ съезда для нас нынешних. Ведь всего-то 65 лет прошло.
