Наследники земли

На мигрантской теме рушатся теперь человеческие отношения. Ты за визы для мигрантов? Если да, то ты — нацист, пошел вон, в штаб мэра Навального. Или хоть Собянина-мэра. Если ты против, то ты — идиот, сели, давай, их у себя дома, чертов советский интернационалист. Но это только кажется, что говоря о мигрантах, мы говорим о мигрантах. На самом деле, всегда о себе.

Сразу скажу, я — за визы для мигрантов. За страховки, рабочие контракты, предъявляемые на границе, депозиты, любые драконовские меры, препятствующие въезду. И это не ненависть. Хуже. Это зависть. Да, я им завидую.

Они не заняли мое рабочее место и не скоро займут. Но кое-что мое (и, возможно, ваше) они заняли. Человек труда — вот какое место досталось им в России. Отличное место, между прочим.

Под окном грохот, вой, скрежет и гул. Днем и ночью, в любую погоду. Это рабочие на стройке колотят по металлу и льют в котлован бетон. Строят метро. Живут они тут же, на обочине котлована, людьми-невидимками, ускользающими от внимания властей (где трудовая инспекция, где санэпидемстанция, где ФМС?). Я вижу тюлевую занавеску, которая по утрам вылетает из их вагончика и полощется на ветру белым флагом. Не трогай нас! Осенью они рыли яму, зимой обвязывали ее толстенными бревнами, весной сыпали в проем арматуру, летом заливали бетоном и сейчас что-то заваривают и снова льют. Вот прямо сейчас люди в оранжевых плащах спускаются на дно котлована, откуда пробивается сварочный мерцающий свет. Я смотрю из окна в предзимний московский холод, а они ведь в нем работают. И живут.

Или вот поселок, где, мы, наверное, когда-нибудь поселимся. Чистый восторг наблюдать, как хаос стройки отступает под натиском будущей гармонии. В мае здесь еще были глиняные хляби, скользкие горы и топкие ямы, но в июне уже настелили газоны, а к концу лета нога ступала на твердую почву — уложили асфальт. И все это сделано рабочими руками. У мерзости российского запустения отвоеван еще один клочок. Радость.

Наверное, что-то подобное испытывал мой дед, когда за лето поставил дом вместе с четырьмя умелыми деревенскими мужиками. У нас даже есть фото — бабушка варит суп в котелке посреди стройки, чтобы накормить мужчин, сидит под серым дождем в нейлоновом плаще с остроконечным капюшоном, и это — лето. А осенью, уже в багряном и золотом, она позирует на крыльце собственного дома. Энтропия побеждена. Ничего не было — и вдруг все есть.

Конечно, тут надо бы написать, что тогда это чудо делали мы сами, а теперь все делают мигранты, подразумевая под мигрантами людей с характерной азиатской внешностью. Но на самом деле это не так.

На стройках много среднерусских лиц. Например, на метростройке, что под моим окном, их очень и очень много. И тем не менее трудовая слава достается мигрантам.

Их медийный образ — «трудится с утра до ночи, живет впроголодь и все деньги отправляет домой, семье» — гораздо лучше, чем у автохтонов, которые «валяются под забором и пьют». Реальность разная, не однотонная, в ней встречаются пьющие мигранты и работящие автохтоны, но в распространенности этого медийного штампа — «свои — бездельники, чужие — трудяги» — есть своя справедливость. Кто добровольно делегировал свои обязанности по обустройству собственной страны иностранцам, тот пусть не жалуется.

Давно ли вы испытывали радость от хорошо сделанной работы? Когда в последний раз вам своими руками удалось укротить хаос? Было ли от чего отдыхать этим летом, прошлым, и будет ли от чего — будущим? Многие ли могут похвастаться такой работой, от которой есть польза, очевидная хотя бы самому работнику? Мы проводим дни в офисе, присутствии, администрации, сидя за новеньким компьютером или лаская экран айфона. Мы пишем письма в джимейле, договариваемся с партнерами в фейсбуке, назначаем встречи в кафе, работаем с табличными данными, составляем бизнес-планы и рисуем в PowerPoint. Или просто покупаем там и продаем здесь. Положа руку на сердце, мы уверены, что это работа, да? Работа, о которой мечтали, которой можно гордиться, рассказывать о ней детям, работа, о которой будут помнить, когда нас не станет. Жил на свете парень Петя, он работал менеджером в госкомпании, провел 7865 встреч, подписал 3490 контрактов, сделал 124 презентации, съездил в 258 ответственных командировок, и теперь он умер, и мы с болью вспоминаем о нем? Нам его страшно не хватает.

А что можно сказать о парнях, которые строят мой дом? То, что они строят дом. Довольно быстро. Что дом уже есть. Что их труд можно потрогать. Он овеществлен. Труд меняет среду. Если дом построили хорошо, будет стоять. Жильцы будут радоваться — экий у нас дом прекрасный, на совесть сработан. Измерить, сколько в этом доме труда мигрантов или местных, невозможно. И бесполезно измерять.

Кем бы ни был построен мой дом, он навсегда построен мигрантами. И в этом ужас и зависть. Мигранты наследуют мою землю. Кто землю преображает и ласкает, тот ее и наследует.

Но им все равно, как правило. В Ташкенте, Душанбе, Курган-Тюбе, Самарканде, Бишкеке, Оше есть дом, ради которого они торчат сутками на дне ледяного московского котлована. Или дома нет, но будет, зря они, что ли, месят месяцами топкую русскую глину. И где-то есть дети, которым они отсылают деньги, процент национального ВВП. Глупо думать, что все мигранты хотят переехать в Россию. Они не хотят, не любят ее, но терпят ради денег. Ну, почти как мы, местные. С той только разницей, что у нас нет Эльдорадо, где можно заработать на любимый дом. И мы хотим уехать из дома, а не вернуться домой.

Таджик Миша спасал меня однажды от последствий попадания соседского окурка на балкон. Страшное дело было — я звонила ему в Таджикистан, по квартире летали угольного цвета хлопья, нехорошо тянуло костерком. Когда квартира из черной стала снова белой, живой и жилой, и пришел момент нам с Мишей расставаться, он вдруг стал рассказывать мне про свое: «Как только вернусь, поеду к своим лошадям. У меня там табун. Очень скучаю по ним».

Мы стояли на балконе моей небольшой квартиры в нелепом доме, который скоро развалится без капремонта, и Миша, который за малые деньги привел мое жилье в порядок, объяснял мне, хозяйке, про табун, свободу, костры, сына, про звезды какие-то, мечты.

И я, помню, тогда вдруг все поняла про чужое, свое и общее. У него есть своя земля, где пасется табун лошадей, ждет своего хозяина. А нас в России кто-нибудь ждет?