Цивилизация
На днях были вручены все Нобелевские премии. У меня есть личный кандидат на Нобеля – не по литературе, как можно подумать, глядя на мою физиономию, а по физиологии и медицине. Главный эпидемиолог Швеции Андерс Тегнелл последние два года практически в одиночку спасал попранную честь науки и здравого смысла. И, в каком-то смысле – честь самого человека как биологического вида, раз уж мы все еще называем себя cловом sapiens.
Тегнелл сумел противостоять гигантскому внешнему и внутреннему давлению и на основании достоверных знаний дал возможность Швеции жить почти нормальной жизнью, пока весь остальной мир буквально сходил и продолжает сходить с ума. Спокойствие и профессиональная честность ученого, опора на факты и здравый смысл в наше время оказались сродни подвигу мифического героя в античности. Я понимаю, что Тегнеллу Нобель не светит: он не совершил научных открытий. Он просто остался рыцарем истины, когда многие его коллеги коллективно начали предавать ее.
В последние два года мы на своей шкуре убеждаемся в том, что наука как институт во всем мире переживает, возможно, самый большой кризис со времен Аристотеля, который и предложил первую классификацию наук.
Когда человечество столкнулось с новой глобальной болезнью и человечеству экстренно понадобились научно обоснованные объяснения происходящего, максимально точный прогноз развития событий, а главное, эффективные способы лечения тяжелых больных, мы не получили ни того, ни другого, ни третьего.
И случилось это из-за тотального повсеместного превращения фундаментальной науки в прикладную. Даже уже почти в отрасль «народного хозяйства».
Наука в современном мире озабочена не столько поиском истины, сколько погоней за прибылью. От науки требуют денег и «ништяков», экономической эффективности и практической пользы здесь и сейчас.
При этом гуманитарные науки становятся сферой обслуживания конъюнктурных политических интересов государств и элит, а естественные науки – коммерческих.
В результате ровно в тот момент, когда от науки ждут в буквальном смысле физического спасения человечества от конкретной напасти, она (наука, а не напасть) оказывается совершенно беспомощна. Причем именно из-за катастрофического недостатка достоверных фундаментальных знаний о предмете угрозы. Все прогнозы ученых – что вирусологов, что математиков, строящих свои модели относительно хода пандемии, – вирус цинично обманывает.
Вот свежая история, нагляднее некуда характеризующая роль и даже, пожалуй, «позу» науки в современном мире. На днях председатель комиссии по коронавирусной инфекции COVID-19 самого авторитетного международного медицинского журнала планеты The Lancet, профессор Колумбийского университета Джеффри Сакс распустил группу ученых, изучавших происхождение коронавируса. А знаете, почему? Потому что некоторые члены этой группы были связаны с американской некоммерческой организацией EcoHealth Alliance. А та, в свою очередь, сотрудничала с Институтом вирусологии из китайского города Ухани, где в конце 2019 года зафиксировали вспышку COVID-19. Бинго!
Расскажут вам люди, чья карьера и зарплата напрямую зависят от сотрудничества с уханьским Институтом вирусологии, о том, что оттуда произошла неконтролируемая утечка вируса – если так было на самом деле? Да ни за что.
Проблема еще шире и опаснее: ученым-вирусологам как научной корпорации в принципе невыгодно признавать искусственное происхождение вируса – это прямо скажется на финансировании их исследований.
Из тотальной коммерциализации науки проистекает еще одна беда, которую обнажила пандемия. Мы пока не умеем лечить вирусные инфекции и конкретно вирусную пневмонию – главную причину смертей по всему миру при COVID-19. Но после начала пандемии ученые при поддержке бизнеса дружно начали разрабатывать вакцины, а не лекарства от болезни, которая за неполных два года, по официальным данным, убила около 5 миллионов человек. Почему?
Потому что вакцины можно сделать быстро, продавать в неограниченных количествах и, главное, их колют здоровым (по крайней мере, на момент укола не болеющим ОРВИ или ковидом – такое правило действует во всех странах мира) людям.
С лекарствами от ковида такой номер не пройдет: сделать их сложнее, регистрировать дольше и невозможно манипулировать результатами применения. Если больной умирает при лечении конкретным лекарством – это неоспоримое доказательство его неэффективности.
Появились миллиардеры, заинтересованные в продлении жизни, – ученые на их деньги начинают исследовать способы биохакинга, и начинается бум генетических исследований. А когда, например, советской власти не понравилась генетика, она сгноила в тюрьме великого ученого Николая Вавилова и объявила генетику «продажной девкой империализма».
Военные в разных странах вообще стали едва ли не главными заказчиками научных исследований. И результаты не заставили себя ждать. Теперь человечество впервые в истории может похвастать оружием, способным истребить всех людей на Земле в считанные минуты и гарантированно испепелить все живое. Но зато не в состоянии справиться с крошечным вирусом.
Разумеется, всем нам хочется пользоваться достижениями научно-технического прогресса. Разумеется, лучшие достижения науки невозможно внедрить в жизнь без бизнеса или госзаказов – без коммерческого серийного производства.
Связка науки и бизнеса будет существовать всегда, пока будут живы люди. Это разумно и правильно. Но это не значит, что наука может и должна становиться только прислужницей бизнеса и политики.
От ученого нельзя требовать быть крепким хозяйственником или заниматься исключительно тем, что имеет понятную бизнес-перспективу. Финансировать исследования не значит покупать с потрохами научную репутацию ученого. Поиски истины и попытки максимально полно узнать суть мироздания важнее любых других целей науки. Кроме одной: спасать людей, когда им угрожает опасность.
У нас нет лекарств от ковида в том числе потому, что люди не занимались в достаточной степени изучением вирусов как таковых. Бактериями мы занимались больше и поэтому больше знаем о них. И с бактериальными инфекциями боремся гораздо лучше.
Когда политики и сами ученые жалуются на засилье конспирологии или массовое недоверие людей к знаниям, надо задаваться вопросом о первопричинах этого недоверия. Если вы открыто используете науку для решения прикладных бизнес-задач или политического контроля, если ученые постоянно ошибаются или намеренно лгут в корыстных целях заказчиков их исследований, а в момент реальной беды научные знания, мягко говоря, не выручают, такую реакцию людей вполне можно понять.
Известный мем о «британских ученых» как символе бессмысленных ненаучных исследований или глупых квазинаучных выводов сейчас запросто можно заменить на слова «вирусологи прогнозируют…». Похоже, с такой же степенью достоверности прогнозировать ход и исход пандемии могут астрологи и экстрасенсы.
Научные технологии способны озолотить тех, кто воплотит их в жизнь, и даже первооткрывателей, если те успеют запатентовать свое открытие. Но истина не продается. Более того, она может оказаться категорически неприятной ни для спонсоров, ни для государственных чиновников.
Нет коммерчески или политически обоснованного ответа на вопрос, зачем каким-то людям платить зарплату за изучение истории ацтеков, поэтики умерших много веков назад поэтов, прелестных кварков, создание принципиально невозможных в земных условиях химических соединений (современная химия занимается и этим).
Ответ на вопросы о пользе вроде бы бесполезного знания вообще кроется не в материальной сфере. Способность к отвлеченному «бесполезному» знанию – важнейшее отличие человека от животного. Вместе с искусством наука делает нас теми самыми «sapiens», разумными существами, которыми мы себя провозглашаем.
Бобры строят жилье покруче нас. У муравьев рациональная общественная жизнь будет потоньше человеческой. Мы не летаем, как утки, поем не лучше соловьев и не плаваем, как дельфины. Свой язык есть у многих животных и даже у растений. Но только мы способны задавать абстрактные, не имеющие отношения к прямому биологическому выживанию вопросы. Те, из которых и рождаются науки. Только человек ищет истину, не ограничиваясь добычей материальной пищи.
В этом смысле наука и искусство выше бизнеса и политики. Они надстройка, без них вроде можно выжить, но плохо получается жить. При этом наши животные инстинкты никуда не исчезнут, а в природе есть то, что живет намного дольше нас – от черепах до многолетних растений. Наука сдерживает нас – в идеале, конечно – от расчеловечивания.
Если мы сведем свое существование к гаджетам, тупому нажатию на кнопки, бесконечным медицинским процедурам, независимо от состояния здоровья, человек разумный исчезнет. Мы превратимся в забитое и запуганное безмозглое животное, которое пытается уцелеть любой ценой с помощью набора из нескольких автоматических действий, не думая ни о чем другом.
Наука – тот самый свет, который наполняет нашу довольно темную и очень короткую жизнь, этот путь из небытия-до в небытие-после, хоть каким-то смыслом. Поэтому любой кризис науки – всегда кризис всей нашей жизни как таковой.