Хотят ли русские войны

3 августа начинается фестиваль «Нашествие». В принципе название можно уже писать без кавычек. Потому что главным его хедлайнером, похоже, стала не музыка, а отношение участников к Министерству обороны, которое уже пять лет окучивает главный русский роковый (или роковой?) опен эйр. Но речь не о роке. Речь о том, почему в сегодняшней России стало немодно, а порой даже просто опасно публично выступать против войны. И о том, почему за последние 100 лет нашей истории отношение нации к войне несколько раз менялось на прямо противоположное.

Чуть больше ста лет назад — накануне и между двумя русскими революциями, в разгар Первой мировой войны, — большевики во главе с лежащим до сих пор в Мавзолее Лениным и Троцким публично призывали к поражению Российской империи и к дезертирству солдат с фронта. Естественно, такой пацифизм тогда воспринимался властями ведущей войну державы как антигосударственная агитация.

Первые два десятилетия советской власти прошли под знаком милитаристской пропаганды. Придя к власти силой и беззаконием, большевики быстро утратили свой прежний пацифизм. Но поначалу советское правительство совершило крайне редкий в российской истории акт публичного пацифизма и капитуляции, подписав 3 марта 1918 года унизительный Брест-Литовский (он же Брестский) мирный договор с признанием поражения России в Первой мировой войне. Впрочем, Брестский мир даже часть верхушки большевистской власти считала предательством. Хотя речь фактически шла о формальном поражении вступавшей в войну другой, уже исчезнувшей России и свергнутого царского режима. При этом царская семья и лично император Николай II к тому моменту еще были живы.

Тем не менее до начала Второй мировой войны 1 сентября 1939 года милитаристская риторика однозначно доминировала в советской идеологии. Причем не только потому, что советская Россия долго ощущала себя страной «в кольце врагов». Гражданская война, по официальной советской версии истории, кончилась только в июне 1923 года, а неофициально, например, в советской Средней Азии продолжалась еще почти 10 лет. Сталин переформатировал империю на новых идеологических основаниях, сколотил новый коммунистический интернационал и снова превращал Россию в один из центров мирового господства. Советские добровольцы (на самом деле — не очень «добровольцы») стали воевать за пределами страны.

«Я хату покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать». Воинственная страна, имевшая амбиции построить всемирный коммунизм — воинственная пропаганда. Все логично.

Во время Второй мировой войны и, особенно, после 22 июня 1941 года, национальный или государственный пацифизм в СССР стал невозможен по определению. Тут и обсуждать нечего. Надо было спасать страну и человечество от гитлеровской нечисти. «Вставай, страна огромная, вставай, на смертный бой с фашистской силой темною, с проклятою ордой».

Официальная советская риторика радикально изменилась после победы над фашизмом.

Наступил мир, за который советская Россия заплатила невообразимую цену и который, естественно, хотела сохранить навсегда (хотя ничего «навсегда» ни в государственной истории, ни в человеческой жизни не бывает). Теперь до самого своего конца Советский Союз на словах будет яростно и решительно «бороться за мир во всем мире».

В 1961 году молодой, но уже один из главных официальных советских поэтов Евгений Евтушенко пишет стихотворное посвящение Марку Бернесу. Стихотворение «Хотят ли русские войны?», которое вскоре благодаря прекрасной музыке Эдуарда Колмановского станет выдающейся песней, до последнего вздоха советской империи — то есть, ровно на 30 лет — останется главным манифестом советского пацифизма.

Самый точный ответ на поставленный поэтом в заглавии вопрос «хотят ли русские войны», давался уже в первой строфе: «Спросите вы у тех солдат, что под березами лежат, и пусть вам скажут их сыны, хотят ли русские войны». Страна, потерявшая во Второй мировой войне 27 миллионов жизней, больше не хотела воевать. Тогда эту непроизносимую цифру погибших (две с половиной сегодняшних Москвы по населению), естественно, не называли. Но простые люди и советское начальство прекрасно осознавали масштабы потерь — не случайно первая послевоенная перепись населения в СССР состоялась только в 1959 году, через 20 лет после последней довоенной.

За публичные призывы к войне в последние 45 лет советской власти можно было бы моментально схлопотать срок. Это не значит, что СССР вдруг радикально изменил внешнюю политику, перестал воевать или вмешиваться в чужие государственные дела. Была короткая война с Китаем на полуострове Даманский в 1969 году. Было обернувшееся в итоге катастрофой для СССР вторжение в Афганистан в 1979-м. Но официальная риторика советской власти (и в этом она совпадала со взглядами даже диссидентов — никто из них не призывал к войне как к способу решения проблем страны) неизменно оставалась «миролюбивой».

Более того, как раз «миролюбивая внешняя политика нашей страны» противопоставлялась в советской идеологии «проискам и преступлениям американской военщины». Это они, империалисты — агенты войны. А мы, советские люди — посланцы мира. «Голубка» Пабло Пикассо стала визуальным символом I Всемирного конгресса сторонников мира и одним из главных элементов советской пацифистской пропаганды 50-60-х годов ХХ века. А сам Пикассо — большим другом советской власти.

Советские люди осознавали (из тех, кто вообще был способен что-либо осознавать) эту двойственность – борьбу за мир на словах, с одной стороны, и готовность в том числе силой оружия доказать свой «геополитический статус» в любой точке мира, с другой. Поэтому, например, один из главных пацифистских лозунгов «Нам нужен мир» обыгрывался в советском анекдоте про завещание товарища Брежнева: «Нам нужен мир. Весь мир». И в другой широко известной когда-то шутке: «СССР с кем хочет, с тем и граничит».

В первом десятилетии после распада СССР, в 90-е годы прошлого века, нашей стране явно было не до войн — по крайней мере, не дальше собственной Чечни. К тому же тогда Россия пыталась стать частью Западного мира, с которым враждовала, а потом, при Горбачеве, осторожно пыталась найти точки соприкосновения советская власть.

Первые моменты явного публичного поворота России от пацифизма к нынешней официальной милитаристской риторике появились, пожалуй, более 10 лет назад — с началом новой волны активной публичной антизападной пропаганды российских властей. А с весны 2014 года милитаристская риторика по известным причинам окончательно вытеснила пацифистскую из российского официального дискурса.

Теперь мы живем с милитаристскими мемами «Не смешите мои «Искандеры», «вежливые люди», «можем повторить» — и они не кажутся большинству абсурдными, глупыми или неуместными.

Большинству не кажется дикостью шествие по центральным улицам Москвы с макетом ракеты с надписью «На Вашингтон!». Или стикеры на иномарках, в том числе германского производства, с надписью «На Берлин». Теперь публично призывать в России к окончанию войны на Украине или выводу российских войск из Сирии — значит сразу прослыть как минимум «оппозиционером» и «либералом» (в сегодняшней России это ругательные слова), а как максимум — «пятой колонной».

Поэтому вроде бы заставший традиции нормального пацифистского советского рока Сергей Галанин не стыдится публично назвать отказавшиеся выступать на одном рок-фестивале с Министерством обороны группы в эфире выпуска новостей общенационального телеканала «дурачками». А вот называть дурачками родителей, одевающих в военную форму времен Великой Отечественной младенцев, у нас почему-то никому из сторонников власти (и тем более ее представителей) в голову не приходит.

Дети и внуки тех самых «сыновей солдат, что под березами лежат» на вопрос, «хотят ли русские войны», сегодня отвечают утвердительно. С нами что-то случилось. Мы перестали бояться войны. Перестали ненавидеть её. Перестали противостоять попыткам втягивать в нас в разные войны, не имеющие никакого отношения к нашей стране или формирующие крайне негативные долгосрочные последствия.

Мы забыли, что такое получать «похоронки» почти в каждую семью. Мы официально засекретили военные потери в мирное время. Почему?

Миллионы россиян выходят каждый год на акцию «Бессмертный полк» с портретами своих предков, погибших на фронтах Великой Отечественной войны. И правильно делают. Но хотят ли эти люди, чтобы их дети или внуки так же ходили по площадям и улицам с их портретами через 10 или 15 лет по такой же причине?

Хотят ли русские войны? Как вы, лично вы ответите на этот вопрос здесь и сейчас — в России, в августе 2018 года — своим детям?