Их там нет

В четверг 26 октября начинается российский прокат фильма «Матильда». 23 октября в Мариинском театре (а где же еще — именно там зарождалась большая любовь будущего императора и балерины, вроде бы на пустом месте породившая такую большую ненависть 120 лет спустя) состоялась официальная премьера. Все прошло относительно спокойно — ни тебе поджогов, ни убийств. Только фекалии, брошенные противниками картины перед показом на красную ковровую дорожку.

Разбрасывание фекалий по красной ковровой дорожке – увы, довольно точный символ всего происходящего «с родиной и с нами» в последние годы.

Поэтому важно понять — хотя бы просто для себя — как и почему все это проникло в наши головы и заменило нам мозги. Всем — и обществу, и власти.

Вопросов много. Например, почему в России можно убить политика, который не нравится власти, прямо возле Кремля, и потом делать все, чтобы не дать увековечить его память?

Почему мы называем себя «православной империей» и при этом ставим памятник Ивану Грозному — в том числе, убийце законного патриарха?

Почему у нас в Ростове появляется памятник «героям Донбасса» — откуда взялись эти герои, если мы там не воюем? А если герои не наши, зачем нам памятник чужим героям?

Почему мы не верим режиссеру, который пишет покаянное письмо с обещанием уйти из кино после того, как снял дешевую (в художественном смысле) пропагандистскую агитку для «Первого канала» — как не верим и тому, что он снял это искренне, по велению души, а не ради денег и карьеры?

Почему мы не верим, что «Собчак не спрашивала разрешения у Путина», хотя она повторяет как мантру, что «сама пошла»?

Почему Россия устами политиков, чиновников, обывателей постоянно обвиняет во всех проблемах и конфликтах других — и никогда себя?

В поисках возможных ответов вернемся к кино. Но не к «Матильде». Последний раз такого масштаба хайп (правда, этого слова тогда не было) вокруг кинофильма возникал на моей памяти 30 лет назад – в 1987 году, когда на советские экраны выходило снятое в 1984-м «Покаяние» Тенгиза Абуладзе.

Чуть позже слово «покаяние» ненадолго станет одним из главных слов грандиозной общественной дискуссии.

Часть национальной элиты (тогда под ней понимались ученые, поэты, писатели, художники, а не «близкие к власти» олигархи или чиновники) стала призывать нацию публично покаяться за преступления сталинизма. За миллионы невинно загубленных жизней. За ложь официальной пропаганды. За бесчеловечный социальный эксперимент, учиненный над собственной страной.

Поскольку советская власть очень любила постоянно апеллировать к морали — иногда до отвращения, до детского анекдота протеста «и эти люди запрещают нам ковырять в носу» — аргументы ее противников тоже были моральными.

Противники покаяния (из тех, кто не был сторонником советской власти) говорили, что «сын за отца не отвечает». Что каяться не в чем, ведь «не мы» писали доносы, не мы клеймили «врагов народа» и расстреливали — тоже не мы. «Старательский вальсок» (тот самый: «промолчи — попадешь в богачи, промолчи — попадешь в первачи, промолчи — попадешь в палачи») Александра Галича, как и остальные его песни, все еще был под запретом.

А потом СССР закономерно, чего до сих пор не хотят признавать многие люди на разных этажах российской социальной лестницы, распался. Сгнил изнутри, а не испарился под воздействием «магических чар Госдепа». И разговоры о покаянии закончились сами собой. Да что там о покаянии — о стыде и совести тоже.

Какое покаяние, когда одного государства нет уже, другого нет еще, а кушать хочется всегда. Россию захватил культ цинизма, успеха и потребления.

К середине 2010-х, когда страна благодаря поносимым теперь рыночным реформам 90-х немножко отъелась на нефтедолларах, этот культ цинизма, успеха и потребления в сознании элит смешался с культом силы и породил жажду реванша. Страна встала с колен и решила устроить вселенские бои без правил. Что-то вроде экранизации причудливой смеси из романов Сорокина и фильма «Брат-2» в реальной жизни. Называя это «гибелью несправедливого мирового порядка» и решив, что тогда уж лучше пусть не будет никакого.

А стыд стал синонимом слабости. Разве можно признавать свои ошибки, если мы никогда не ошибаемся? Совесть стала синонимом лузерства. Если человеку стыдно и его мучают угрызения совести, он ни за что не добьется успеха. Что может быть хуже?

Успех, богатство и власть стали главными критериями российской жизни. В СССР так принято было описывать ненавистный капиталистический Запад. «Мир чистогана и наживы», как выразились бы советские политические обозреватели.

При этом большинство россиян как не имело ни малейших возможностей добиться успеха и богатства, так и не заимело. Но стыда и совести взамен мы тоже решили не брать. А, напротив, озлобились, охотно поверили в сказки про коварных внешних врагов, которые загадили наши подъезды и лишают нас светлого будущего.

И в отсутствие собственных успехов стали безмерно гордиться успехами страны, не слишком задумываясь о том, что это за достижения и какой ценой они достигаются.

Граждан без стыда и совести оказалось очень легко отвлечь от российской жизни сначала Украиной, потом «гибридной войной» с Западом, в которой мы, разумеется, одновременно и «не участвуем», и «жертвы вероломного нападения», и безусловные победители.

Ложь, ставшая фундаментом предельно моралистского советского общества (у нас, как известно, даже «секса не было»), вызвала обратную реакцию. Маятник истории резко качнулся в противоположную сторону. Постсоветская Россия стала торжеством предельного имморализма. И теперь мы не верим, что кто-то может иметь убеждения «не за деньги». Что логика «только бизнес, ничего личного» — не единственно возможная в отношениях между людьми и государствами. Что существуют не только интересы, но и идеалы.

То положение, в котором оказалась сейчас Россия, можно назвать моральной катастрофой. У нас кто сильный, тот и прав. Нам страшно нравятся, вплоть до принтов на майках, «вежливые люди», которые не имеют ничего общего с вежливостью (а многие из них даже и с людьми). Многие слова вообще утратили свое прежнее значение.

Существительное «авторитет» давно живет у нас исключительно с прилагательным «криминальный». Слово «добро» в основном как собирательное описание имущества. Слова «стыд» и «совесть» не живут вовсе.

Их просто никто не употребляет в общественном пространстве: ни в соцсетях, ни в официальном политическом дискурсе. Нет таких слов. Ни стыда, ни совести.

Значит, все предстоит начинать заново. Рано или поздно опять придет время говорить о стыде, совести и покаянии. Тем более, что в последние годы мы уверенно зарабатываем одну за другой новые причины, чтобы потом стыдиться и каяться.