Цивилизация
В русскоязычном мире олицетворением образа и понятия маленького человека стал гоголевский Акакий Акакиевич, согбенный в горе над протертой шинелью. Его задирают на работе, подталкивают под локоток, смеются над его баночкой с щами, а он сидит только да слезки глотает.
Удивительно, что Башмачкин не превратился в нашей стране в национального героя. Ведь у нас страна башмачкиных. Не случаен все же интерес русской литературы к образу маленького человека. Везде, во всех культурах пишут о несчастных и беззащитных. Но только у нас маленький человек поселился в литературе в качестве одного из основных типов главного героя. Потому что Россия — страна маленьких людей. Этих напуганных жизнью и государством человечков, в которых кровь леденеет от любого намека на казенный дух. И если в царской России маленькими были только маленькие люди, то в СССР — все. Советская история — это десятилетия полумрака, в котором у маленького человека отнимают его последнее пальтецо.
Не Акакий Акакиевич, а обычный советский гражданин, какой-нибудь Геннадий Валентинович или Мустафа Фахрутдинович, должен стать символом маленького человека. Потому что целая страна жила под девизом «мы люди маленькие».
Быть незаметным, слабым, беспомощным наших людей заставила жизнь один на один с государством. В СССР, несмотря на мифы о дружбе, сплоченности и всеобщем доверии, человек был членом семьи и коллектива ровно до тех пор, пока не представал перед государством. Потому что при тирании, репрессиях и тотальном контроле от любого, на кого наступало государство, как правило, отворачивались и коллеги, и родные. Дружные отдел счетоводов рыбного комбината или школьные учителя бросали сослуживца, как только кого-то из его семьи арестовывали или самого бедолагу «прорабатывали» на собрании по плевому поводу. Государство с советским гражданином могло сделать что угодно. Оно было абсолютной властью и всесильным злом. Перед его лицом люди вели себя, словно перед лицом смерти. Попав в поле зрения государства, человек тут же оставался один. В лучшем случае его поддерживали ближайшие родственники.
Неудивительно, что за десятилетия советской власти у каждого, кто успел пожить в той стране, сложилось самоощущение маленького человека. Ты мог быть крупным партийным работником, директором завода или большим писателем. У тебя могла быть черная «Волга», дача в Переделкино и выездная виза, но ты всегда помнил, что есть некто, вернее нечто, перед чем ты — пыль. Это нечто — государство.
Кроме того, государство настолько крепко регулировало все сферы жизни человека, что ему не оставалось пространства для самостоятельных решений. Оно распоряжалось жильем, устанавливало зарплаты и карьерный лимит, оно решало, где и сколько тебе работать, когда покупать машину, что есть на обед. Человек был не просто бесправен — он за десятки лет стал совершенно несамостоятельным. Поэтому и чувствовал себя маленьким. От него в СССР и впрямь ничего не зависело.
У нас народилась нация маленьких людей. К распаду Союза на территории России без учета малолетних, еще не испорченных, проживало больше 100 миллионов башмачкиных. И всех их в одночасье выбросили в большой мир.
Советский человек имел простую и понятную модель поведения: сиди смирно, не высовывайся, плачь в кулачок, латай пиджачок, все равно никому ты не нужен и ничего от тебя не зависит — даже туалетной бумаги и макарон калибра «рожки» у тебя будет ровно столько, сколько даст государство, а не сколько тебе нужно. На выборы ходили по команде, на демонстрациях вместе надували цветные шары, покорно шли на субботники, хотя дома, на кухнях, ругали советскую власть и ненавидели местный партком. Почему не сопротивлялись, не отказывались от субботников и участия в выборах? Потому что страшно. И потому что «мы люди маленькие, от нас ничего не зависит».
Основной секрет выживания советского человека был в уважении и преклонении перед государством. Казенную машину боялись и обожали, как всесильную руку, которая могла даровать блага, а могла и раздавить. Для советского человека представителями государства были не только чиновники, партийные руководители, но и начальники на работе, ведь все структуры были государственными, фактически, каждый советский гражданин работал на государство, поэтому любой посредник в этих отношениях рассматривался как делегат верховной власти.
Абсолютно государственными людьми воспринимались в СССР учителя и врачи. И у них самих, у этих спасителей человеческой души и тела, было самосознание казенных людей. Учителя ощущали себя проводниками идеологии. Они даже не со школы, а с детского сада готовили для страны послушных акакиев и в обмен на эту услугу требовали от государства особого статуса и защиты. Воспитатель и учитель в советском обществе были всегда правы и неприкосновенны. Что порождало их полную безнаказанность: учителя кричали на детей, били по рукам, унижали. К тому же тогдашняя система образования давала учителю полную власть над судьбой ребенка, потому что он принимал выпускные экзамены и сам ставил оценки в аттестат, а в вузах устанавливался проходной балл. Даже если ты был сверходаренным ребенком, то, поссорившись с учителем, лишался возможности подать документы в нужный вуз — учитель просто портил тебе в аттестате средний балл.
Такими же безнаказанными были в стране врачи. При очень плохом общем уровне медицины и дефиците любых более или менее действенных лекарств они стали настоящими распорядителями жизней. Врачи в СССР, за исключением немногочисленных энтузиастов, являлись живой иллюстрацией к тому, что может сделать один человек с другим, полностью получив власть над его здоровьем. А именно — врачи грубили, хамили, вымогали. Советские акушерки с их «А ноги раздвигать перед мужиком не больно было?» вошли в фольклор.
Но боязнь советского человека перед любым, кто был облечен защитой власти, понятен. Потому что советское государство действительно было опасным для жизни. Настолько, что люди привыкли перед ним пресмыкаться. Как и перед теми, кто хотя бы косвенно пользовался защитой кровожадной госмашины.
Но вот СССР рухнул. Советские люди с их страхами вошли в новый мир, свободный и опасный. И в первую очередь они принесли с собой подобострастие к государству.
Даже когда его, государства, почти не было, когда вместо него городами руководили бандиты и мошенники, когда в больницах не лечили, а зарплаты задерживали, люди боялись и шаркали ножкой перед всем государственным и тем, что пришло на смену казенным институциям. Пресмыкались перед теми же бандитами. Перед новоявленными бизнесменами. Перед частниками-таксистами — ведь раньше такси было «казенное». С продавцом продуктового ларька не ругались — подсунет что-нибудь несвежее. Даже с вахтерами и гардеробщиками. Тип хамоватой гардеробщицы-самодурки продержался в стране лет 15 после распада Союза, потому что постсоветские люди даже сотрудника гардероба филармонии воспринимали как государственную фигуру. И гардеробщики это чувствовали. Они могли тебе нахамить, могли не принять пальто «без петельки», могли появиться в аудитории МГУ или в театральном зале во время представления и громко объявить: «Гардероб сегодня закрывается в семь часов. Кто не успеет забрать одежду, пойдет на мороз голым». И люди покорно уходили со спектакля пораньше, чтобы не злить важного человека.
Такие гардеробщицы и такие уборщицы, которые могли поддать посетителям школы или пациентам поликлиники шваброй, если те топтались на свежевымытом полу, стали исчезать только к концу 2000-х.
Человек в СССР, заискивающий перед больничной санитаркой или уборщицей горисполкома, был жалок. В том смысле, что его следовало искренне жалеть. А вот постсоветские люди, вынесшие в новую жизнь этот страх перед всем казенным, оказались смешны. Вместо государственных больниц они стали ходить в частные клиники, но и там притихали перед врачом — мало ли? Они побаиваются уборщиц в магазинах, кондукторов в коммерческих автобусах, которые давно уже отделены от государства.
Учителя сегодня почти утратили возможность испортить ребенку аттестат, но их все равно боятся. Средний российский родитель, этот постсоветский человек, считает, что с учителем, как и с врачом, лучше не ссориться — а вдруг отомстит. Наорала учительница на первоклассника — родители помалкивают или в лучшем случае переведут ребенка в другую школу. Без скандалов и отстаивания прав. Потому что ребенку ведь еще учиться и аттестат получать. Учителя тоже не утратили этого чувства казенного плеча. В том числе благодаря тому, что проводят выборы: эти люди однозначно считают себя партнерами государства и проводниками его интересов. И люди их боятся. Хотя, что, казалось бы, может сделать со школьником обиженная учительница? Наставить ему троек? Избить? Выводить во время уроков из класса? Нет, ничего педагоги сегодня сотворить не могут — время безнаказанности прошло, но родители все равно побаиваются учителей. На всякий случай. Предпочитают не ссориться, покорно сдавать деньги на подарки, при любых конфликтах учителя с ребенком всегда занимают сторону классной дамы и обещают с дитем «разобраться». И учат дома школьников не выступать, не высовываться, не злить.
Все это — эхо многолетнего страха. Люди настолько привыкли бояться государства, что просто не могут остановиться. Конечно, сейчас тех, у кого при виде школьного учителя, чиновника или врача замирает сердце, стало меньше. Однако большинство россиян казенных людей все еще боится.
Государство в 1990-2000-е почти ушло из частной жизни, но страх остался.
Несколько поколений наших граждан могли излечиться от него в эти условные 15 лет, пока государство не начало вновь лезть в их жизни. Кто не успел тогда почувствовать вдруг себя гордым, свободным и независимым, сегодня снова опускает перед лицом государства голову. Потому что государство подминает под себя все больше сфер бытия человека и, главное, возвращается к идеологии. Рядовой обычный человек может не знать и не понимать, что финансовый, нефтяной, банковский секторы перешли под контроль государства, что в стране существует полицейский беспредел и запущен репрессивный аппарат. Но он нутром чувствует, что государство сегодня окружает обывателя со всех сторон. И, значит, пришла пора его снова бояться.
Проблема в том, что впервые в нашей стране бок о бок живут люди с радикально разным отношением к государству. При царе были те, кто боялся казны, и те, кого боялись. В СССР государства боялись все. Постсоветский человек перестал государства бояться, но на всякий случай продолжал побаиваться. Но за короткие годы относительной свободы в России появились люди, которые принципиально не боятся государства. Они много путешествовали, вели бизнес, жили самостоятельно и ориентировались на западные ценности. Это те немногочисленные советские и постсоветские люди, которым удалось переродиться и побороть в себе страх перед госмашиной. Сегодня, когда государство снова выходит один на один с человеком, в России уже живут люди, которые решительно не знают, как с этим государством сосуществовать. Они словно неудачливые зайцы, которые сбросили белый теплый мех в середине зимы и теперь остались в жиденьких серых шубках посреди мороза и белых сугробов. Маленьких людей, советских башмачкиных очень жаль. Но куда тяжелее наблюдать за судьбой людей нормальных — их первых сметет с пути государственный ренессанс. Потому что в России вновь наступает пора маленьких людей.
