Цивилизация
Как началась летом волна истерии по поводу ущемления прав национальных меньшинств на изучение их родных языков, так и продолжается. Октябрь — месяц прокурорских проверок в ряде республик. Генпрокуратура должна выявить, не заставляют ли в этих регионах учить малые языки насильно.
Минимум с июля постоянно приходят новости одна громче другой. Буряты требуют вернуть им язык. Адыги встревожены падением распространенности адыгейского. Татары напоминают, что в Татарстане их язык обязаны учить все.
Этих борцов за малые языки — всех скопом, без разбора — поддерживает наша условно прогрессивная общественность.
Малые народы должны говорить на малых языках — вот что, ни больше, и не меньше, доносится из уст прогрессистов.
К сожалению, в последние годы на постсоветском пространстве не было серьезных попыток посмотреть на судьбу русского языка как на лингвистическую, а не политическую или экономическую проблему.
А зря! Вообще, для лингвистов вопрос этот прост и достаточно скучен.
Язык жив до тех пор, пока на нем говорят, травят анекдоты и читают развлекательные книжки. Никакие курсы, уроки и запреты не способны удержать язык.
Если все меньше представителей нацменьшинств говорят на родных языках, значит, они им не нужны. Все, точка! Другие аргументы в этом споре несерьезны. Вы можете говорить о сохранении старой культуры и традиций. Пожалуйста, говорите! Но не просите башкир или чувашей сохранять эти культуры собственными силами и собственными жизнями.
У представителей русской передовой общественности есть один изъян. Они не понимают, что среди малых народов люди, которые призывают одеваться в шкуры и учить в школе вместо русского родной язык, часто выглядят как наши русские ваньки, требующие носить сарафаны, молиться Ярило и щипать лозу на лапти.
Запомните: среди чувашей, эвенков, марийцев и прочих малых народов полно современных образованных людей, которые хотят жить в наднациональном государстве, быть частью европейской культуры и иметь престижную работу. И они точно знают, что на своем чувашском, эвенкийском или марийском не станут инженерами-нефтяниками или нейрохирургами. Это данность.
Никто малым народам не запрещает переводить на их родные языки весь корпус научной и исторической литературы, существующий на английском, немецком и том же русском. Пусть переводят, пожалуйста! Только даже при вливании огромных денег они не осилят такой объем работы.
Современная история показывает, что минимальная численность носителей языка, на котором можно создавать полноценную культуру и конкурентную науку, составляет пять миллионов. Об этом говорит опыт Финляндии. И все равно, для любого финна интеллектуального труда знание английского или шведского является условием работы.
Правда жизни такова: ни на одном из языков коренных российских нацменьшинств нельзя сегодня получить конкурентное образование.
Мало кому из нас удается выучить другие языки настолько, чтобы читать на них научную и учебную литературу. Эвенкам нужно учить русский, чтобы стать высокообразованными. Они, конечно, могут попытаться выучить так же хорошо английский, но это маловероятно. Да и зачем такие усилия, зачем манкировать средой?
Язык культуры и науки в России и непосредственно за ее периметром — русский. С этим ничего нельзя поделать. В каждой культуре, соседствующей с русской, будет находиться много желающих воспользоваться богатством и наследием русского языка. Некоторые попытки перейти на другие ведущие языки предприняли страны Балтии. На эстонском, например, в университетах начали преподавать 100 лет назад. И все равно сегодня эстонское образование стоит на английском, финском и шведском.
Какую-то возможность уйти от русского языка из остальных постсоветских стран имеют Украина и Казахстан — там больше народа. Но ни первой, ни второму сейчас не до науки с культурой.
Что в России сегодня может хотя бы призрачно обеспечить всем равное будущее? Равные возможности к образованию. У людей, стартующих не с русского языка, этих возможностей меньше. Потому что пока эвенк будет тратить время на освоение русского до уровня родного, русский ребенок научится решать задачи олимпиады по физике.
Есть, наверное, семьи, которые способны дать ребенку два равноценных языка. Но их очень мало. Большинство обречено на положение догоняющих.
Хорошо, если в татарской семье девочка вырастет и захочет стать сельской учительницей родного языка. А если она решит учиться на дизайнера или биоинженера? Или открыть свой бизнес?
Знаете, что будет? Я вам скажу. Я выросла в Тюмени, где очень много сибирских татар. Все татары там делятся на две группы. Для одних русский родной, они говорят без акцента, занимаются наукой, бизнесом, делают карьеру в госсекторе. У других акцент. Нет, над ними никто не смеется — там в Сибири все друг к другу привыкли. Просто люди с татарским акцентом могут сделать карьеру только среди татар. Например, наняться в фирму к татарину, если вдруг найдется такой благотворитель, кто будет набирать персонал по национальному, а не профессиональному признаку.
В Тюмени всем плевать, какое у тебя имя и лицо — русские и татары встречаются везде. Но людей с татарским акцентом в успешных сферах найти трудно. Потому что у них с детства сформировался зазор отставания.
Многие меньшинства хотят своим детям при рождении дать равные с русскими позиции. Просто потому, что русским языком в России владеют 138 млн человек, а татарским — четыре миллиона с небольшим. А адыгейским — 100 тысяч. Это значит, что на русском в тридцать раз больше книг и фильмов, чем на татарском. Даже не в тридцать — этот показатель куда выше, так как у татар с письменностью последние 100 лет была свистопляска. У многих других народов ни письменности, ни интеллигенции еще два поколения назад не было вообще.
Аргумент про сохранение культуры тоже коварный. Потому что он предполагает насилие. В Москве постоянно об этом говорят. Недавно даже Станислав Белковский приехал вдруг в Уфу и заявил о необходимости обязательного изучения башкирского языка. Это, мол, для сохранения идентичности. Сам Белковский, будучи полуевреем-полуполяком, вряд ли выучил для сохранения идентичности идиш и польский. Скорее предпочел сосредоточиться на математике и кибернетике!
А если и башкир не хочет учить башкирский? И, тем более, русский человек в Башкирии?
Далеко не все родители желают, чтобы из-за родного языка у ребенка в русском был акцент. Любой прирожденный носитель языка безошибочно узнает человека, для которого русский стал вторым. Более того, часто можно по языку распознать даже тех, кто вырос с родным русским, но в семье, где родители еще воспитывались на другом языке. Очень многим современным бурятам, башкирам или дагестанцам кажется, что они прекрасно владеют русским, но прирожденные русскоязычные слышат, что язык у них неродной либо усвоенный в семье недавно.
Поэтому очень мало популярных татарских, эвенкийских или даргинских русскоязычных публицистов и писателей. Мы не шовинисты — нам просто не нравится язык, мы чувствуем неорганическую его среду.
В мире мало примеров, когда человек смог добиться огромного успеха в литературе на неродном или втором языке.
Ничего с этим не поделать. Поэтому у каждого человека — хоть у бурята, хоть у башкира, хоть у русского — есть право самые важные в своей жизни ставки делать исходя из собственных, а не государственных интересов. Хотят башкиры учиться на родном — пускай учатся, препятствовать ни в коем случае нельзя. А если не хотят? Больше полутора миллионов татар не говорят на татарском. Бурят всех вместе 491 тысяча, а бурятским владеют неполных 219 тысяч человек, включая русских жен бурятов.
Скажите мне, эти половина бурят, полмиллиона башкир и миллион татар не знают своего языка потому, что их не научило государство? Или, может, им этот язык просто не нужен?
Для семей, которые сделали ставку на русский, даже два часа башкирского в неделю, например, это бремя. Русско- или татароязычным такие уроки не помогут заговорить, а самим башкирам они не нужны — зачем ребенку, у которого дома общаются на башкирском, заучивать считалки? Ему будет скучно! Таким образом, все в классе просто тратят время.
Мы все учили в школе английский, французский или немецкий, но частью соответствующей культуры почти никто стать не смог.
После летнего высказывания главы государства о недопустимости урезать преподавание русского в пользу нацязыков у нас началось обсуждение целесообразности и законности обязательного изучения национальных языков в республиках.
С подачи первого лица эту тему стали обсуждать в конце июля. Наконец-то! И хотя форма высказывания лично меня не очаровала, с его последствиями я абсолютно согласна. Те, кто хочет учить родной язык и беречь свою культуру, должны иметь возможность беспрепятственно этого делать. А кто не хочет — оставьте людей в покое.
И люди правильно все поняли. Уже в начале сентября в Татарстане подали первое заявление об отказе от изучения татарского. И написала его не какая-нибудь Авдотья Лаптева, а самая настоящая Алсу Газизова, то есть татарка. Она известный в Татарстане журналист, у нее образцовая татарская семья и репутация. И вот эта Алсу Газизова не хочет, чтобы ее ребенок в ущерб другим предметам учил татарский.
Когда Газизова написала, что ей дали устное согласие освободить ребенка от уроков татарского, в школы Татарстана за неделю поступило около тысячи таких заявлений. Больше всего — из глуши, где русских, прямо скажем, порой отродясь не было.
Сообщалось, например, что в Елабуге от татарского отказались сразу два первых класса обычной школы. Не церковно-приходской и не медресе. Для понимания масштаба проблемы напомню, что конкретно в этом городе татар — 42%.
По республике покатился так называемый «эффект Газизовой». И власти испугались. Вдруг стали пояснять, что хотя они никого насильно и не заставляют учить татарский, но отказаться от него все равно нельзя.
Алсу Газизова и ее единомышленники оказались не слабого десятка. Они стали куда-то жаловаться и дожаловались до того, что республику в октябре должна была, по просьбе Москвы, проверить Генпрокуратура. Которой сообщили, что почти во всех школах Татарстана по факту русский изучается по программам для тех, кому он не родной.
Я понимаю, зачем обязательное изучение малых языков нужно регионам.
Для республик и автономий язык — одна из гарантий их статуса. И опора для построения национальных элит и национальных политических кланов.
В Татарстане из 3,7 млн человек два миллиона назвались татарами. Причем татарские башкиры уверяют, что в татары записывали и их.
В Башкортостане живет четыре миллиона человек. Из них 1,1 млн — башкиры. И тут уже татары говорят, что их агитируют записываться в башкиры. Реально в Башкирии людей, говорящих на башкирском и отождествляющих себя с этим народом — 790 тысяч. Но все должны учить башкирский. Чтобы местная власть могла удерживать статус республики и прилагающиеся к нему мелкие поощрения. Никакой другой пользы от повальной башкиризации нет.
Есть одно очень простое правило: если семья отказалась от языка, припарки из учебника по умирающему языку не помогут. Бесполезны занятия, экзамены, цензы. Вы получите человека, который вместо физики или английского учил марийский или эвенкийский. Дома он также будет говорить на русском.
Кстати, это правило касается абсолютно всех стран и всех обществ. Люди выбирают для себя выгодный язык. Множество колонизированных стран Африки и Америки выбрали европейские языки. Ямайцы взяли английский. Суринам — нидерландский. Индия оставила языком науки и литературы английский. Могли отказаться от английского, запретить изучение, и где бы теперь была Индия со своими сотнями наречий?
Удерживать людей от одного языка в пользу другого — очень неблагодарное дело. От этого бывают большие проблемы, в первую очередь — полуграмотное население.
И уж ни в коем случае нельзя искоренять тот или иной язык, чтобы искоренить его культурное и политическое влияние. Потому что — вернемся к главному тезису! — люди все равно будут говорить на выбранном языке. Но они станут менее образованные, потому что им перекроют учебу на этом языке и отнимут время для изучения другого.
И я сейчас говорю об Украине, Белоруссии, Казахстане, Прибалтике. Ничего, кроме интеллектуального и культурного обеднения людей, это не даст. На Украине не будут учиться на русском? Ну, что ж, значит, русскоязычные украинцы будут в итоге меньше читать. Даже если они вдруг в совершенстве освоят украинский, им это не поможет. Потому что корпус переведенной на украинский язык литературы в разы, если не в десяток раз меньше существующей на русском.
В Прибалтике запрет русского не привел к повальному переходу на эстонский, латышский или английский — он породил деградацию русскоязычного населения, выброшенного из образовательного и карьерного процессов.
В Белоруссии на белорусском почти не говорили даже белорусы. Сегодняшнее внимание к этому языку больше похоже на изучение диковинного и мало кому нужного эсперанто. Почему нельзя оставить белорусам русский? В мире есть множество примеров разных национальностей и одного языка. Немцы образовали три национальных государства: Германию, Австрию и Швейцарию. А белорусы даже не русские — у нас просто один язык.
Потерять идентичность из-за легализации в Белоруссии или Украине русского не стоит бояться. Как и России не нужно обольщаться, что русский язык принесет эти страны к ее ногам.
Политическое значение языка, между прочим, сильно преувеличено. В политическом смысле куда важнее, чтобы население было образованным и конкурентным. Если, конечно, нет обратной задачи — загнать малые народы в средневековье. Когда на Украине твердят о переходе на украинский, лично я порой задумываюсь, не хочет ли Киев просто забить своих граждан в темный угол. Без русского украинцы не смогут в полной мере учиться. А пока осваивают до уровня второго языка английский, одичают.
У нас происходит то же самое. Малым народам — малые языки! А еще честнее звучит так: «Маленьким народам — маленький язык!» Сидите, мол, в своем маленьком мире и не лезьте в наш большой. А они — надо же, какие вредные — не хотят сидеть.
Похоже, в российском прогрессивном обществе нашлись желающие утрамбовывать эти малые народы назад в их малую историю палкой.
