Мальчики на кладбище

В Питере прошла панихида по экипажу подлодки «Курск», и родственники одного из погибших пришли на панихиду в футболках с портретом Путина. Тем самым желая выразить свою поддержку политике президента. Но невольно выразив поддержку и фразе «она утонула». Сфотографировались у могилы. Вот надгробия из черного мрамора. Вот эти мальчики-подростки в черных, как надгробия, футболках с брутальным человеком в черных очках.

Если и есть какой-то по-настоящему катастрофический образ современности – так вот он.

Фотография людей, бродящих по помойкам и собирающих недодавленные санкционные продукты, – ерунда по сравнению с этим. Там неоднозначно. (Может, это мародеры, а не нуждающиеся. Может, это знак устрашения для врага, а не издевательство над своими). Можно и туда, и сюда повернуть.

А тут по-настоящему мощный образ, в котором всё сразу.

Фото разошлось по сетям. 15-летие трагедии. Серафимовское кладбище Петербурга. Панихида по экипажу «Курска», которому родина не пришла на помощь. А глава государства произнес эту фразу, скоро ставшую олицетворением безразличия. И вот дети (по последней информации, племянники) военного, брошенного на произвол судьбы, стоят в этих футболках. И гордятся. И все вокруг гордятся. И боюсь предположить, не гордился ли бы и сам погибший мичман, пусть земля ему будет пухом...

Помните, пьяненького старичка железнодорожника из «Тихого дона», провожающего поезд с солдатами на фронт Первой мировой? Общая радость, ликование, боевой дух, патриотический подъем, бабы платочками машут... Петро Мелехов в вагоне парится. И только под Воронежем в вагон, где сидит в духоте Мелехов, заглянул пьяненький старичок: «Едете?» - спросил... «Милая ты моя... говядинка!» И долго укоризненно качал головой.

Укор его обращен был, надо думать, как раз по правильному адресу – против командования, которое не будет беречь солдат, не привыкло беречь... Да еще и носом покрутил-принюхался, как будто, правда, говядину на базаре чуял, а не людей видел. Такого патриотическим духом не обманешь.

Почему-то известное выражение «пушечное мясо», означающее то же самое равнодушие к судьбе военного в России, не так запало в душу, как вот это вот пьяненькое, горькое: «милая ты моя говядинка».

Говядинка шла на войну, на Первую, на Финскую, Японскую, на Вторую мировую, в Афганистан, пускалась по минным полям, потому что главный жалел танки, говядинка теряла руки и ноги (рульку и голяшку), а после войны спивалась. Говядинка горела в танках и тонула в подлодках в мирное время. Изувеченная и брошенная страной на произвол судьбы, говядинка запевала патриотические песни.

Она злилась на весь мир, но никогда не злилась на главнокомандующего. Зато того, кто пробовал открыть ей глаза, могла говядинка прямо на месте убить: плюешь в святое!..

Теперь в соцсетях пишут под фотографией с кладбищем и мальчиками в футболках: «Как? Как же такое возможно?»

А вот так и возможно. Позабыли матчасть? Помните академика Сахарова? Был такой не последний академик, его еще в Горький сослали. А он, чудак, этой ссылкой гордился. Так и говорил на съезде народных депутатов: горжусь ссылкой в Горький. А зал его освистывал и захлопывал. А гордился-то он ссылкой вовсе не потому, что сама по себе ссылка – честь. А потому что причина была у этой ссылки.

Потому что академик и великий ученый плюнул на звания и благополучие свое отправил к чертовой бабушке и один открыто выступил против ввода советских войск в Афганистан, против войны, в которой погибли от 15 до 26 тысяч (по разным оценкам) наших военных. 54 тысячи были ранены. Полмиллиона заболело. И тогда же появились запрещенные слова: «груз 200» и «афганский синдром».

Но понимания ситуации не появилось. И когда Сахаров вернулся из ссылки, он объяснил, что вся афганская война была авантюрой, а «интернациональный долг» преступлением. Тут-то и обрушилось на него небо, в виде гнева этой самой советской армии, которую он пытался защищать.

«Мы, — говорили советские военные, используя самые густопсовые и тошнотворные обороты советских передовиц, — до глубины души возмущены этой безответственной выходкой известного ученого и расцениваем его обвинение как злонамеренный выпад против Советских вооруженных сил. Мы восприняли это как унижение чести, достоинства и памяти сыновей своей Родины».

И народные толстомордые и толстошеие депутаты, и с очень высокими прическами чопорные депутатши устроили овацию военным, а Сахарову – свист и оскорбления из зала.

Во время его выступления они картинно возмущались, вопили с мест и захлопывали академика, который был уже болен, ему было тяжело произносить слова, тяжело было продираться сквозь свою болезнь и ненависть людей. Люди были злы. Как бывают злы люди.

Но злились они почему-то не на тех, кто посылал на войну и на смерть, а на того, кто выступал против войны и против смерти.

И кричали на Сахарова матери погибших и люди в погонах. Орали на него. Защищали свою воинскую честь. Ах ты ж милая моя говядинка!

На этот парадокс обратил тогда внимание Мераб Мамардашвили. Он написал тогда под впечатлением от съезда об этих людях запоминающиеся слова. О том, что волосы у них растут внутрь. И эти вросшие внутрь мозга волосы мешают думать, мешают понимать реальность. А неосмысленная реальность – это неслучившаяся реальность. А нежелающие думать люди – это не люди.

Ну, философы – часто интеллектуальные шовинисты. Станешь шовинистом, когда матери жертв, потомки жертв и сами жертвы славят того, кто их съел, а съевши, вытер руки о скатерть. Когда жертва сотрудничает с палачом. Дичь сотрудничает с охотником!

«Само словообразование «воин-интернационалист» и «ограниченный контингент советских войск» является удушением возможности явлению быть тем, что оно есть на самом деле, узнать себя. Двигаясь по магнитным линиям языковых ловушек, социальных ловушек, реальные эмоции, например, женщины, переживающей за сына, воевавшего в Афганистане, выражаются в готовности публично распять единственного человека, который пытался остановить убийство ее сына, и бить поклоны человеку, который послал ее ребенка на смерть».

В «Докторе Живаго», помните, заглавного героя его друзья упрекали за то, что он оторван от действительности, он в ответ воскликнул: «Все это так. Но есть ли в России действительность?» Ну, крупные писатели – они такие. Духовные шовинисты. Если ты не живешь духовной жизнью – то вообще не живешь.

Но я себе такого шовинизма (да еще публично, а не запершись в сортире) позволить не могу, потому я категорически заявляю, что не всякий, кто надел футболку с президентом, чего-то недодумал.

И все-таки мальчики на кладбище – это знак. Как его понимать? Как цитирует Мамардашвили Платонова: «вместо того, чтобы слышать свою душу, они слышали шум сознания, льющегося из репродуктора».

Наша эпоха очень рифмуется с тем временем, когда зашикивали Сахарова. Горбачев тогда в рамках полусухого закона казнил виноградники. Мы теперь в рамках антисанкций казним сыр. Видимо, империи, прежде чем дать дуба, сперва, так же как и человек, впадают в глубокий маразм.

(Чернобыль и тот у нас опять загорелся).

P.S. Заканчиваю писать. Открываю фейсбук, а там фотография с митинга в Луганске, дама высоко держит плакат: «Луганщине не нужны нахлебники из Евросоюза!» Ах ты ж милая моя говядинка!