Цивилизация
До тех пор пока «закон Димы Яковлева», война на Украине, убийство Немцова, осквернение мемориала на месте его гибели, реклама детского магазина «Любишь ребенка — отведи на Лубянку!», пока накануне 9 мая в Питере проходит съезд неонацистских партий всего мира, Кобзон призывает убивать собак и «плевать на зеленых», закрепив свои плевки законодательно, — пока все это воспринимается как безумие и исполнено в жанре безумия, — до тех пор все еще в полном порядке. Все еще хорошо. Все даже прекрасно.
Пока абсурд остается абсурдом — все идет по плану.
Пока те, кто принимает нацистов в Петербурге, гоняет по Северной столице безобидного Белковского, не пускает на парад Победы ветеранов войны, — пока эти люди выглядят как злобные клоуны, а остальные либо протестуют, либо плюются, либо кривятся, либо нервно смеются, — все нормальней некуда. Пока мы злимся и смеемся, смеемся и злимся — мы здоровое общество.
Плохо будет, когда абсурд станет рутиной. Когда пропадут все эмоции и останется паралич. Когда полиция перестанет бить дубинкой. Когда беззаконие станет вежливым. Когда беспредел станет корректным. Вот тогда пора сходить с ума и приветствовать конец мира.
А пока живем!
Мы в отчаянии, мы боимся, проклинаем, вопим. И знающие люди говорят, что это хорошо.
Те, наши товарищи по стране, в 1930-е годы были в параличе, они прекратили разговаривать друг с другом, перестали писать стихи, они замерли надолго, они были в глубоком обмороке, мир кончился.
А сегодня Центральный детский магазин по-быстрому удалил свою «шуточную» рекламу про допросы и пытки. Теперь ее нет. Возмущенные граждане по поводу сходки неонацистов обратились в прокуратуру.
Тебя топчут сапогами — ты вопишь. Это хорошо.
Пусть «эти» будут грубы, тупы, комичны. А «тех» пусть будет от этого воротить. Пусть будет смешно, гадко, страшно. «Перед лицом обреченности страха не бывает. Потому что страх — это воля к жизни. Это глубоко европейское чувство» (Н.Я. Мандельштам).
После очередных переговоров по Украине мы закричали в адрес Европы: «Ага! Испугались! Они нас боятся!» Чем гордиться-то? Европейцам есть «за что» бояться.
Когда у нас окончательно пропадет то, за что бояться, станет по-настоящему нехорошо.
Мандельштам, умная Мандельштам, чьими мозгами, через чьи формулировки мы впервые осмысляли сталинское время, потому что мало их было таких, понимальщиков, она была одна против всех — она писала о ссылке мужа в Чердынь: «Прекрасная организация нашего отъезда — без сучка и задоринки — с заездом на Лубянку за чемоданом, бесплатными носильщиками и вежливым блондином провожатым в штатском, который взял под козырек, желая нам счастливого пути, — страшнее, омерзительнее и настойчивее твердит о конце мира, чем нары, тюрьмы, кандалы и хамская брань жандармов, палачей и убийц. Все это произошло в высшей степени красиво и гладко, без единого грубого слова»...
Да, напоминает, конечно, кое-что... Этот немой ужас, эти — без страха, без сопротивления, без нервного смеха — покорность и безнадега напоминают кое-что современное. Ну да что там, «вежливых людей» в Крыму и напоминают... Напоминают фильм «Крым. Путь домой», где рассказали, как — без сучка и без задоринки — «в высшей степени красиво и гладко, без единого грубого слова» произошло взятие Крыма.
Когда же придет беспросветное? Когда это случится? И как понять, что оно произошло?
Мандельштам описывает и анализирует, как люди проваливаются в безумие. И оказывается, что между возмущением/отчаянием и беспросветностью/параличом — бездна. Чтобы понять, о чем пишет Надежда Яковлевна, достаточно почитать стенограммы процессов тех лет над врагами народа. И — моя любимая параллель — сравнить их с протоколами испанской инквизиции.
В средневековой Испании ломали только кости. Пытки в СССР заканчивались полным нравственным сломом людей.
От прочтения протоколов XVI века никогда не остается этого ощущения ужаса. Николай Иванович Бухарин («проклятая смесь лисы и свиньи», по мнению Вышинского) был из лучших: импульсивный, нерасчетливый, темпераментный, бросавшийся вызволять людей из тюрем по первой просьбе. Вплоть до конца двадцатых он все кричал: «Идиоты! Зачем посадили!» А потом как-то разом стих, перестал кричать: «Идиоты!» В 20-х он еще возмущался, что надо звонить «Максимычу», ведь Мандельштама не печатают. А в 30-е уже советовал, пряча глаза: «Не надо звонить Максимычу».
Что Бухарин нес на троцкистском процессе в 1938 году!..
Мы пока еще орем: «Идиоты!» И звоним Максимычу.
Где эта грань? Когда вопли превращаются в немоту? Когда ужас превращается в ужас-ужас?
Евреям в Германии в 1935-м было страшно (а это очень европейское чувство, как мы помним). Но потом сразу стало поздно.
Когда станет поздно? Где эта грань?
