Первым убьют негра

О недопустимых шутках

Выгуливаю по Москве друга из Израиля. Показываю. Записываю.
Ты не коренная москвичка, говорит, а закоренелая.
Как странно, говорит, уже полдень, а темно.

Так тебе и надо, говорю, надоело тебе ярило израильское, а тут извини – это не облака над головой. И не тучи. Это над головой – мрак. Совершенно особое атмосферное явление. Это «странно» – теперь тут до мая месяца.

В общем, гуляю друга. В разные места вожу. Кремль там, ГУМ, Манежка, памятник Петру, глина номер 4, Курский вокзал, Казанский, столицу показываю. А на улице вчера давали минус десять, не много, в общем-то. Если, конечно, привык. А внутрь я его не завожу. Внутрь – куар-код нужен.

Я – убежденный сторонник жесточайших тоталитарных мер по ограничению демократических свобод антиваксеров. Я считаю, пусть куар-коды останутся насовсем и после ковида. В назидание народам древности.

Но приключение в том, что Pfizer не признается (перегибы на местах). И трижды привитому человеку каждый раз в дополнение к билету, который и так недешев, приходится доплачивать еще две с половиной тысячи – за куар-код по ПЦР.

А как сделаешь – сразу бежишь за те же деньги в течение 72 часов и на Пименова, и на Врубеля, и в планетарий, и в Кремль. И на мой любимый спектакль «19.14». Я его видела ровно семь лет назад, когда вышел.

Годовщина. Спектакль про Первую мировую войну, столетие которой (больше, кажется, никем не замеченное), он и обмывал. С тех пор что изменилось? Кто-то говорит, что именно с 2014-го будто бы и началось... А на самом-то деле что поменялось? Артисты потолстели. Это вот да. Заметно округлился конферансье. Александр Семчев, который пиво «Толстяк», наоборот, похудел на сто килограммов. А так что?

Пропали шутки про армян. Появились шутки про евреев, вернее, про «жидов»… Эй-эй, за такие шутки – в зубах промежутки. Что это было? То ли этих шуток раньше в спектакле не было, то ли у аудитории они вызывали другую реакцию и прошли незамеченными, то ли специально для моего друга из солнечного Израиля это было исполнено. Итак, история тупой националистической шутки требует особого рассмотрения.

Вообще-то спектакль «19.14» совершенно прекрасен, и идея его гениальная и единственно возможная при рассказе о катастрофе. Потому авторы спектакля выбрали особый жанр — кабаре, особый формат: фарс в сочетании с трагедией, брехтовские зонги и шутки ниже пояса в сочетании с драмой вселенского масштаба. И иначе никак. Как еще об этом рассказывать? Спектакль не смакует трагедию. Наоборот. Фарс оттеняет трагедию и делает ее более явной. Когда ржешь со злобой, с отчаянием, со слезами – чувствительнее для зрителя. Когда не плачешь, а поешь – больше запоминается. Кто первый изобрел этот рецепт говорения о боли – я затрудняюсь сказать, кто это именно был, – он, конечно, первый гений в мире и есть.

На вопрос: «Что случится, если в кадре герои едут в машине и весело хохочут?» – один мой студент ответил стремительно, прекрасно нетолерантно и с бесстрастной, как положено, рожей: «Первым убьют негра!» Это было смешно. Кстати.

И так до тебя доходит, как страшно жили люди. Как страшно и как коротко.
Сегодня – иначе. Рассчастливились, падлы, умирать расхотели. Хотят жить долго, кайфово, развлекаться, стареть передумали, в бизнес-классе ездить хотят, в люкс-апартаментах жить.

Лучше Кушнера никто не сформулировал. «А при Грозном жить не хочешь?» «Не мечтаешь о чуме флорентийской и проказе?» Куар-коды им не удобны!

Моя бабка и дед никогда не отмечали свой день рождения. Потому что не знали, когда он. Не до того. Кто из наших предков вообще развлекался. Разве только дамы в кабаре накануне и на фоне больших кровопролитий, когда их мужья покорно уходили в мясорубку Первой мировой.

Режиссеру спектакля было всего 22, когда он решился и смог. Может, потому все получилось. Судьба любит молодых, молодыми она восхищается, над молодящимися смеется и ставит им подножки. Молодым она разрешает играючи поднять такой неподъемный вес.

Выпускники театральных училищ все поголовно талантливы, смелы, легки и крылаты. Потом они стремительно теряют дар. Потом начинается опыт, профессия, страх, осторожность. Знание, как можно и как нельзя. Потому так хорош спектакль, который поставлен этюдным методом (или так кажется), с большой долей импровизации (или так звучит). Мои друзья смотрели его по пять раз. Я – в третий.

И вот в чем дело. По жанру это кабаре. Так они решили рассказать о катастрофе – легко. Начинается с выступления, стилизованного под конферанс 1910-х годов. Так что не современный стендапер, а именно конферансье начала прошлого века несет всю эту чушь, которую он несет, – какие вообще претензии. Но не про события 1914 года, а про сейчас. Да и публика в самом начале еще зажатая. А с чем пришла эта публика – бог весть.

Конферансье кривляется, цитирует в своей пластике сразу всех: и Андрея Миронова в роли Мекки-ножа, и куклу Эдуарда Апломбова в исполнении Зиновия Гердта, и еще многих утрированных конферансье, но их я меньше люблю и упоминать не стану. Бросает в зал шутки ниже пояса и ниже толерантности: это же кабаре – низкий жанр. Но при этом, как того жанр и требует, ждет реакции зала. И обязан с ней соотноситься и ее обыгрывать. Ровно так, наверное, и вели себя в кабаках 1914 года: и захолустных, и столичных.

Бросает в зал шутку: «Война слишком серьезное дело, чтоб доверить ее военным» – тишина, не зашло. А вот попробуем это: «Кто первый встал – того и тапки» – аплодисменты, в зале потеплело. Но все равно скучно. Маэстро, урежьте безобразный марш! «Бей жидов – спасай Россию» – неожиданно орет конферансье. И совсем уже неожиданно: гром аплодисментов откуда-то за нами. И мы все такие: блииин. Что-то как-то кринжово вышло. Кринжово – новое слово молодежи, а может, и не молодежи, кто их поймет, сейчас все молодятся – и лексически молодятся тоже. Кринжово – это когда ну совсем-совсем неловко за чей-то поступок.

Друг смотрит на меня, как будто это я виновата. «Вы чего, это серьезно?» Он теперь часто так говорит, гуляя по Москве. Но впервые не в шутку.
Ситуация любопытная. Выходит человек во МХАТе (ну, в МХТ) и шутит. Как бы провокационно, как бы смело.

А теперь вопрос: а что у нас в меню осталось из провокационных шуток?

Про армян он семь лет назад шутил – убрали. Про геев обещает пошутить – но не шутит: объявят нерукопожатным. Про РПЦ обещает пошутить – тоже не шутит: оскорбятся в чувствах, настрочат в СК. Про «попробовали бы в мИчети» я уже молчу. Остаются евреи. Сегодня шутки про евреев со сцены – это как-то сверхкринжово, учитывая еще и бурные аплодисменты с галерки. Конферансье что-то промямлил в ответ про антисемитов в зале, но стало тихо, ягодицы сжались, тельце скукожилось. Пришлось какое-то время приходить в себя. Потом спектакль взял свое, конечно.

Могли ли так пошутить в кабаре в 1910-х? «Бей жидов – спасай Россию»… Могли, скорее всего. Антисемитизм шел волнами, начиная с 1881 года, потом в 1905-1906, потом в 1913-м. Кто автор фразы? Первая часть рождена глубинным народом, и авторские отчислять некому. А вот кому принадлежал афоризм целиком? Большевики приписывали крылатую фразу Махно в рамках кампании по дискредитации батьки, но, скорее всего, она ему не принадлежала. В общем, учитывая настроения того времени, пошутить так или похожим образом в 1914 году вполне могли. Прямые националистические шутки были тогда в ходу. Вспомним хотя бы карикатуры того времени, они выполнили главную роль по дегуманизации одной нации.

И Первая мировая прошла, и Вторая, и век ушел, и уже случился BLM – прямые националистические или расистские шутки теперь невозможны. Они есть, конечно, – подруга вчера прислала мемчик: черная девушка и рядом с ней Нафаня в саже и текст: «Мама, это ты?». Просто гыгыгы как смешно. Но, конечно, такие шутки маргинализованы. В приличных местах им места нет.

И здесь на сцене – оно не получается как-то. Потому что, во-первых, это вовсе не шутка. Во-вторых, шутка должна соотноситься с контекстом, в этом же ее смысл. Например, последнее прибежище остроумия и храброй рыцарской нетолерантности «Южный парк», Southpark, где всех обзывают ниггерами, жидами и жиртрестами – и это смешно! – потому что открытая нетолерантность соотносится с атмосферой зашкаливающей толерантности. И – рождает комическое.

А не обыгранную никак шутку, как здесь, даже неуместной назвать нельзя.
Пишу – а перед глазами сцена из «Секса в большом городе», тоже комедия, где авторы пытаются пошутить, как белая Миранда оказывается в глупой ситуации, пытаясь казаться толерантной к цвету кожи ее черной преподавательницы. Выходит ну настолько противно, что надо так быстро это выключить, чтоб был шанс развидеть.
Сложно сейчас с шутками. Какие уж тут шутки.

То, как можно сказать, – бессмысленно.
То, как надо сказать, – небезопасно.