Цивилизация
Человек есть существо на двух ногах и ко всему привыкающее. Только мы привыкли к открытому миру – теперь привыкай к закрытому.
Целые зоны аэропортов переделаны под зоны ПЦР-тестов. Бывшие стойки регистрации не регистрируют. Теперь они делают анализы. Целые терминалы переоборудовали под COVID-19.
«Переоформление отмененных билетов» – гласят надписи в аэропорту. Раньше на этом месте продавали билеты.
«COVID-19!» – кричат надписи.
Нет, эти надписи не временные, эти надписи не на бумажках, они выбиты красивыми большими светящимися буквами, на них потратились, они сверкают огнями. Это все надолго. Судя по стабильности надписей.
Летишь куда-то – отслеживаешь по сайту IATA (International Travel Document News) правила въезда в страны мира. Правила, которые постоянно обновляются. Купил билет, заказал гостиницу, зарезервировал ресторан, взял билеты в музей и театр, позвал друзей на день рожденья – через час твоя страна в красной зоне. Или страна прибытия. Так! «Играй обратно, выпуск седьмого изделия прекращай, налегай на четвертое». Все сдавай.
А у тебя, допустим, роман, а вы в разных странах, которые друг для друга закрыты, вы хотите встретиться в третьей, а эта третья все время меняет правила въезда то для одной, то для другой страны, и Монтекки и Капулетти никак не могут встретиться в одном аэропорту, чтобы уже наконец согрешить.
То принимают с ПЦР-тестом, то не принимают с ПЦР-тестом, то требуют «клятву чести», что не поедешь в Россию, то вводят карантин, то карантин отменяют, то снова вводят, но если въедешь через соседнюю страну, то карантин не нужен. Логично.
Мир одновременно опускает железный занавес над странами и при этом ставит указатели: «Дыра в железном занавесе – тут!».
Потом вдруг спохватятся и дырку залатают, и по новым требованиям в соседней стране, через которую еще вчера был лаз, ты должен будешь отсиживаться не меньше двух недель.
Кому-то вдруг повезет огрести штраф, но большинству нарушителей никаких штрафов не грозит. Обычно несправедливый мир становится в пандемию совсем уже несправедливым. То принимают вакцинированных, то даже вакцина не спасет, если ты из России.
Если у тебя зуд путешественника, то 90% времени ты бронируешь и перебронируешь.
Выигрывают в таких ситуациях авантюристы. Выживают те, кто наплевал на вечно меняющиеся правила и научился быстро подделывать необходимый документ, который скорее всего никогда не проверят. Конец свиньи – это начало колбасы. На войне побеждают маркитанты. Те, кто подсуетился и наплевал.
На рынках целые ряды занимают маски. Ряды и ряды масок. Хочется купить какую-то модную.
Мы на космическом корабле, в котором отказала вся электроника. Привыкайте.
Сперва возмущались. Потом сильно возмущались. Потом привыкли. Человек есть существо на двух ногах и ко всему привыкающее.
Привыкли, что каждый день надо сверяться с сайтом IATA, что правила могут поменять, пока ты болтаешься на высоте 10 тысяч метров. Прилетел, а уже все, штраф за отсутствие ПЦР.
Расслабились. Рассчастливились. Забыли, что лет 10 тому назад жили в мире с границами на замке, которые открывали, скрипя засовами. Днями стояли в очередях у посольств. Месяцами ждали очереди.
Жили ж люди и до эпохи глобализма. С закрытыми границами.
Привыкли к хорошему.
Отвыкнем от хорошего.
Глобалистичный мир без границ не узнает себя в зеркале нового миллениума.
Неглобалистичный мир един только в одном: в жаре. «За сорок! Градусники лопаются. Твистует пьяно ртуть в пыли, Как будто крошечные глобусы, С которых страны оползли», – писал советский поэт. В десятый раз перебронировав билет, едешь из одной жары – в другую. С одного плавящегося асфальта – в другой. Из одной душной ночи – в другую, из-под одной простудной струи кондиционера – под другую.
Турция оказалась самой негордой, самой некичливой. Она ждет всех и не особенно проверяет. Эй, кто-нибудь, пожалуйста, проверьте мою вакцинацию! У меня кьюаркод! Нет проверяющих. Ни в России, ни в Турции в аэропорте не нашлось такой службы, чтоб проверяла…
Турки поголовно носят маски. Нет, не на подбородке, не под носом, не для видимости, а плотно и полностью закрывающую лицо. Одинокий мужчина на безлюдной улице острова Бююкаде – в маске. Подросток, которому должно было бы наплевать, он нарушает правила движения, он едет на подножке трамвая, рискуя соскочить, он наплевал на все, но он в маске. Женщины в хиджабах подготовились к приходу короны загодя. Еще одна тряпочка поверх такого прикида не повлияет. Если ты без маски, на тебя смотрят как на психа, если ты без маски, всем понятно, ты турист. Почему все турки носят маски? Законопослушны? Религиозны и потому послушны? Высоки штрафы? Что?
– Почему все турки носят маски?
– Цифры очень высоки!
– Цифры чего? Штрафов?
– Нет, цифры заболеваний.
«Просто турки очень боятся заболеть», – говорит подруга, вышедшая/выскочившая замуж за турка 10 лет тому назад.
Потом нас не пустят в Израиль (там контроль самый серьезный, и не ясно, что хуже: такое наплевательское отношение или такое слишком жесткое, со штрафами и металлическим привкусом), и мы поедем в Анталию забрать друзей. Тут территория русских туристов. Тут в маске мы будем одни. На нас будут смотреть как на психов. На нас будут смотреть как на турок. Ты, что ли, турок, спрошу я своего друга. Я – полутурок! – невозмутимо ответит он, не снимая маски.
Самолет в Анталию. Полный самолет невоспитанных людей. Полный отель непривитых людей. Скоро выяснится, что тут все антипрививочники. Стоило лететь из жары в жару, чтобы найти единомышленников.
Но Стамбул другой. Тут очень мало туристов. Нет русских, нет американцев. Никого. От этого радостно. Говорят, что существует какая-то фирменная стамбульская депрессия, она называется хюзюн. Я все время путаю и называю ее бюль-бюль. Но верится в нее как-то не очень сильно. Откуда тут взяться депрессии. Стамбул, разный, похожий на лоскутное одеяло, состоящее из разных эпох и культурных кодов, и бедные нетуристические тропы соседствуют с глянцевыми туристическими районами бок о бок. Но везде радостно.
«Чувство подавленности, потерянности и тоски, опустившееся на Стамбул с падением Османской империи, пусть и другими путями и с некоторым опозданием, добралось и до нас», – писал Орхан Памук, который кажется мне плохим писателем, но открыватель фирменной стамбульской меланхолии и певец упадка заслужил Нобелевку. Заслужил, видимо, за то же самое, за что прославился любимый им фотограф Ара Гюлер, который всю жизнь до самой своей смерти ходил по улицам Стамбула и каждый день фотографировал его улицы и его жителей на черно-белую пленку фирмы «Лейка», – за то, что они передали атмосферу пустынного, черно-белого, тусклого Стамбула, Стамбула, который еще помнил времена расцвета империи и терзался этими воспоминаниями. Наверное, я могла бы понять их. В России были 90-е. Была та же подавленность, которая в 2010-е обернется стремлением вернуть империю. У нас не было своего Ататюрка, вот и вся разница. Или был?
Тут я не понимаю. Времена Ататюрка – это времена падения Османской империи, когда империя стала демократией, это времена подавленности или времена вдохновения? Если это времена падения, потерянности, как пишет Памук, – то почему лик Ататюрка с ленинским прищуром – на каждом углу, из каждого утюга, на каждой монетке, на каждой тарелке, в каждой хибаре и во дворце?
Это место в мировоззрении турок для нас туманно, но мы в общем рады, что Орхан Памук, который так горевал из-за упадка когда-то великой империи и видел Стамбул униженный, дожил до дня нынешнего и видит Стамбул воскресший и даже слишком оптимистичный. Возможно, на его декадентский вкус такое возрождение Стамбула избыточно и неинтересно, его европеизация слишком попсовая. Не знаю. Ведь свой творческий капитал он заработал на меланхолии, на блеклых потертых красках. А не на яркости и оптимизме. В любом случае бюль-бюля, который хюзюн, мы не наблюдаем.
Турки не пропускают пешеходов на пешеходном переходе. Никогда. Правила им не указ. Оказывается, правила для них – это только повод для начала коммуникации. И даже если по улице с односторонним движением навстречу вам едет автомобиль, который нарушил все что можно, это только повод для старта переговоров, и вполне возможно, что переговоры закончатся тем, что тому, кто едет по правилам, придется сдать назад. Так что не уважение к правилам заставило всю страну послушно надеть маски.
Улица Истикляль похожа на Арбат и по тем же причинам (что и Арбат) мной не любима, тут толпы и толпы людей, и все до единого в масках. Этому не перестаешь удивляться. Тут продают особое турецкое мороженое дондурму, которую готовят из молока, сахара, салепа и мастики, потому оно вязкое и прикольное, а особый туристический фокус в том, что продавец, перед тем как отдать его, минут пять издевается над дураком туристом и не дает ему это мороженое поймать. Это знаменитый цирковой номер, и радость туриста в том, чтоб быть одураченным. Мне такая радость не в радость, потому я с самого начала задаюсь великой задачей переиграть дондурмиста. Продавцы Дондурмы долго тренируются, чтоб научиться своим жонглерским навыкам. Но у меня большой драйв на победу. Можно, конечно, переторговать торговца на рынке. Но я выбираю дондурмиста, самого наглого, этот молоденький не подходит, победа будет слишком легкой, я чую запах победы, запах меня пьянит, и мороженое само ложится в руку. Дондурмист сдается.
– Как ты это сделала? Подошла и просто взяла?
– Знала, что не переиграю его в ловкости, потому на его территорию и не ступала. Я подошла и просто свирепо глянула ему в глаза, он был парализован и отдал дондурму сам.
После этой великой победы мы долго ходим по храмам (эти здания-книги разглядывать интереснее всего), которые были сперва греческие православные, потом католические, потом снова православные, потом стали мечетями, потом музеями и снова стали мечетями, и на них до сих пор остались все эти следы эпох, сменявших друг друга, пока все это не залакировала огромная надпись о ковидных ограничениях. Сик транзит.