Цивилизация
Оператор колл-центра поликлиники была что-то очень приветливая и все время шутила.
Произнести этот текст в лоб не получилось, неинтеллигентно это как-то, и я предпочла говорить эвфемизмами. «Запишите меня, пожалуйста, в безопасное место». Это означало вот что: запишите, пожалуйста, туда, где евреев не линчуют.
В остальном мне было все равно. Я могла поехать в любую точку страны.
Был самый разгар войны, над головой взрывались ракеты, полдня мы проводили в бомбоубежище.
— Да, в безопасное, — повторила оператор мою просьбу, и записала меня в район Шейх Джарах. В этом-то и заключалась главная шутка.
Шейх Джарах — та самая «спорная территория», которую никак не могут вернуть и выкупить евреи, с которой и началась последняя «эскалация».
Обнаружила я это не сразу.
А за час до визита. Очереди в другие поликлиники были только на конец лета. Надо было идти.
— Странно, что они вообще туда записывают. Срочно иди назад! – кричал друг в трубку.
— Ну, приезжай, проводишь.
— Это надо спецназ вызывать провожать. А не меня.
— Со мной пойдет мой студент, специально едет из другого города.
— Он псих, наверное, не слушай его. Это очень опасно, на меня там несколько раз нападали.
— Главное — сделать морду кирпичом.
— Главное — не получить по морде кирпичом!
— Поздно, не нагнетай, уже иду.
— Хорошо, только не несите израильский флаг и магендавид.
Он даже не понял, насколько пророчески пошутил.
Он даже не знал, что я в совершенстве владею методом ниндзя. Научили меня ему аншлаги в московских театрах 90-х годов.
Почему-то я назвала это методом ниндзя. То ли и правда они умели ходить сквозь толпу незамеченными, то ли я неверно поняла чью-то реплику. Самые прочно засевшие мысли основаны на ошибке или опечатке. Может, правильней называть его методом невидимки, а может — методом отсутствия. Это такое духовное упражнение: ты настраиваешься определенным образом, как будто тебя здесь нет. Работает. Возможно, никакой нет тут мистики, может быть, это просто профессиональное умение журналиста, документалиста и стрит-фотографа. Снимать людей так, чтоб они не возражали. Ты здесь, снимаешь их — а как будто отсутствуешь. Как будто ты вне. Со своей камерой. Если правильно настроиться, никто никогда не скажет тебе: почему снимаешь, где разрешение. А если настроиться неверно, то подойдет и возмутится каждый.
Это был первый день перемирия, и идти туда, где позавчера линчевали людей, было неправильно, это понимали и мы, два юродивых.
Раньше это было вполне безопасное место. Но безопасные места чреваты опасностью. Но доброжелательность соседей чревата погромами. Но небо будущим беременно. Через два дня тут зарежут двоих. В любом случае таких как мы, инородных, в тот день в том районе не было. И быть не могло.
Я шла уверенной и чуть развязной походкой, и я настроилась согласно изобретенному мной методу отсутствия. Сделала «морду кирпичом», прошла как ниндзя. Я всегда так делала, когда была студенткой первого-второго курса. Конец СССР, конец перестройки, начало новой страны. В то время российское кино совсем потеряло речь. Литература потеряла голос. Говорил только телевизор и в нем Съезд народных депутатов, потом парламент. Политика была нашим кино. Но российский театр, наоборот, переживал период взлета и вдохновения, в театр обязательно надо было ходить. Но как ходить? Билетов не было совсем. А даже если б были… Они ж не по карману студенту. Надо было пойти через билетерш, но не бежать, не суетиться, идти медленно и уверенно, рядом с билетершей остановиться. Работало. Левая билетерша думала, что я отдала билет правой. А правая – что левой. Так я и проходила на «Калигулу» и на «Великолепного рогоносца». Сейчас при одном упоминании этих спектаклей дрожат руки, по клавишам едва попадаю, какие это были спектакли!
Я знала 400 сравнительно честных способов прохода в театр без билета. Но этот был моим любимым способом самодрессировки.
Все, мы в клинике. Дошли. Боже мой, у него правда огромный магендавид на шее, а рубашка расстегнута до пупа.
— Это не галлюцинация? У тебя, что, правда, магендавид на груди в Шейх Джарах?
— А почему это тебя так удивляет? Мне брат подарил. Я всегда ношу.
— Ты что же, так всю дорогу сюда и шел?
— Да нет, всю дорогу я шел в арафатке, а тут, как пришли в Шейх Джарах, надел магендавид.
— Не смешно, умоляю застегнись, я тебя прикрою!
— Ок, не нагнетай. Тут уже поликлиника. Уверяю тебя, что врач даже по-русски говорит.
Доктор Ясин — сама внимательность и приветливость. Смотрит меня подробно.
— Знаете русский?
— По-русски я знаю такие слова, что лучше вам их не слышать. У меня русские друзья, они научили. Но вообще русского не знаю. Здесь получал профессию, в Хадассе. Вы кем работаете?
— Я документалист. У вас случайно нет ли темы для фильма?
Вот зачем я это сказала. На этих словах мое заискивание перешло всякие границы. Надо же хоть сколько-нибудь уважать себя. Доктор Ясин замолчал. Чтоб еврей у араба в разгар «конфликта» спросил тему для освещения! Зачем я нарушила добрый закон: не верь, не бойся, не проси.
— Сейчас немало тем для съемок, — уклончиво сказал доктор Ясир, и стало ясно, что он подумал.
Я всегда заискиваю перед врачами. Так как-то привыкла. Во-первых, врач — бог, он может тебя спасти, а может наоборот. Во-вторых, советская медицина приучила к заискиванию. Ты входил в больницу или поликлинику и сразу начинал заискивать. Такова была архитектура советского медицинского ада. Окошко регистратуры было слишком маленьким и слишком низким — для того, чтобы обратиться, надо было сложиться втрое, всунуть рот в узкое окно и прокричать: мне к терапевту! В такой позе нельзя не чувствовать унижения. «Бабобумрясляк», — злобно бросала себе под нос уставшая 30 лет назад регистраторша, и теперь тебе надо было всунуть в окошко уже ухо, чтобы разобрать, что она ответила.
«Да тут совершенно спокойно. Я тут много раз ходил», — написал мне товарищ из Америки в соцсетях. Разозлил меня. Когда ходил? Ну, раньше, лет пять назад, а что? Что значит — раньше?
Когда-то в мусульманских странах евреям жилось легче, чем в христианских. Часто евреи достигали больших высот в политике: были визирями, советниками и личными врачами и астрологами мусульманских правителей. Но положение всегда было зависимым и униженным. На таких основаниях был возможен «мир». До эпохи сионизма евреи и мусульмане жили мирно в том смысле, что последние никогда не бунтовали против унижающих запретов. Например, запрета ездить верхом на лошадях, например, запрета приближаться к гробницам патриархов и другим святым местам…
Окончательно евреи «поссорились» с мусульманским миром, когда появился Израиль. Не в последнюю очередь из-за странной политики ООН и британцев. Даже турки сделали бы это грамотнее. С тех пор война не прекращается. И не прекратится. Они учат своих детей ненавидеть нас с малых лет. В меня кинул камень ребенок, который только начал ходить.
Теперь надо идти обратно. Обратно идти гораздо легче, можно даже уже «присутствовать», можно разглядывать людей, заглядывать в магазины, смотреть на надписи. Ты хоть понимаешь, что тут написано? Нет? Ну и отлично, лучше нам не знать. Уже скоро Шхемские ворота и наш спецназ, а в спецназе какие-то девчонки с косичками — ну и кого они могут защитить? Мне они кажутся испуганными, наверное, это проекция. Все, вышли. Рядом с нами на светофоре стоит чувак в прикиде Иисуса, босой и в простыне, препоясанной как римская тога, тут много чудных людей, им тут тепло, природа благоволит, не уничтожает не таких как все. Иисус на светофоре не стоит, зачем ему. Ну, и мы не ждем зеленого, зачем нам.
Сегодня оказалось, что в почте две недели валяется письмо из BBC. Съемки фильма на четыре минуты. Два дня в Газе. Ну опыт-то уже есть… Сценарий их. Съемки наши. Цена — 8 тысяч фунтов. Чтоб я так жил. Там, конечно, никакой цензуры, о чем вы. Но там «редакционная политика», то есть цензура не хамская, а в смокинге. Как хорошо, что я редко проверяю почту. И уже поздно.
