Цивилизация
Это больше похоже на речь шамана, чем на речь простого коммуниста. Сейчас бы сказали, вы чего там, в 1953-м, такое забористое курили? Однако это речь простого коммуниста. Вполне серьезно товарищ с трибуны такое несет. Экстатическое. С завывающими интонациями.
«Человек, который подарил сотни миллионов людей, живущих на земле, бесценными дарами своего гения, который сделал человека таким высоким, таким сильным, таким благородным, каким не видела его человеческая история. И ложь это, что его между нами нет. Потому что он с нами. Потому что в каждом деянии нашем, в каждой живой кровинке, которая течет в наших жилах, в каждом вздохе нашем олицетворено то, чем одарил товарищ Сталин человечество, и что открыло человечеству дорогу в великое светлое и всеобще радостное – в коммунизм. И перед лицом всего человечества сказать: да здравствует коммунизм, воплощающий в себе бессмертие нашего великого вождя!»
Думаете, ему Платонов или Зощенко (или Швондер Шарикову) этот текст сочинили? Нет, это он от себя, сам, без ансамбля. Без бумажки. Но каков жанр! Поэзия корявого и пышного языка, оказывается, не изобретена гением Зощенко и Платонова. Советский человек (невероятный антропологический феномен) так говорил. Особенно в некоторые возвышенные минуты своей жизни. А все минуты жизни советского человека были возвышены (особенно когда взбирался на трибуну). Слова у него скачут свободно и лихо, отбивая копытами ритмические магические танцы, причастные обороты сбиваются в трагическую возвышенную груду слов. Э-ге-гей, русская языка, пляши-ка!
Это я посмотрела фильм Сергея Лозницы «Государственные похороны» о похоронах Генералиссимуса и не могу прийти в себя.
Не припомню такого буквального путешествия на машине времени. Фильм целиком собран из хроники о прощании страны со Сталиным. Это оттуда такие речи. Не пропустите фильм на «Артдокфесте», умоляю.
Режиссер – в своем репертуаре («Блокада», «Событие», «Процесс») – предельно отстранен, никак своего мнения не высказывает, и что он там себе думает, мы только догадываемся. Точно так же мы не знаем, что там себе думают все эти тысячи людей, которые попали в кадр. Может, кто и думает: «Гикнулся, наконец, усатый черт». Но в фильме этого нет. Тут только официальная хроника. Тонны хроники, цветной, как будто сегодня снятой. Режиссер порезвился только на звуковой дорожке, где шумы. Но в целом, это бесстрастный, хронологически последовательно собранный документ.
В финальных титрах сухая справка о количестве жертв во время репрессий. И все. А впечатление – как сходил на похороны Сталина.
Этот оратор (чьи слова в начале) не один такой. Вот еще парочка.
«Он помогал нам советом, он был всюду, он вошел с нами так, что ребенок с рождения уже знал это имя, которое было защитой ему в дальнейшем. Это имя бессмертно. И пока будет жить человечество, оно будет помнить его. И будет освещено лучами этого животворящего бессмертного гения». «Мы будем помнить каждое слово Сталина. Мы презираем смерть. Для нас не будет существовать смерти».
Без бумажки говорят. От сердца. Очень много о бессмертии. Истерические интонации.
Людям разрешили говорить, чтобы они могли излить свое горе. И люди говорят, навзрыд. Также людям разрешили увидеть тело любимого вождя во гробе, никто не ограничивал допуск на подступах к Москве. При этом 6 марта 1953 года двери Колонного зала закрыты для обычных посетителей, пропускают только официальные делегации. А маршрут следования по центральным улицам плотно оцеплен, военными грузовиками перекрыты переулки, толпе не дают растечься в стороны.
Скольких людей унесла знаменитая давка, неизвестно, расследования проведено не было, в моргах причина смерти раздавленных указана ложно.
«О смерти художника и мыслителя надо говорить как о высшем моменте его творчества», — говорил Мандельштам, тоже раздавленный режимом, хоть и не в той давке. А в более общей. Здесь, на похоронах тоже – «высший момент». И та давка была аллегорией мясорубки глобальной, которая длилась все 1930-е и 40-е годы. Ну не мог же Варлам Аравидзе, честное слово, просто так провалиться сквозь землю, не унеся с собой человечинку. Говядинку не подавив.
Сталинизм отличается от любого тоталитарного режима. Тотальным коварством, искажением своих целей, причин, своего облика. Как человек в маске. А из-под маски усы.
Холокост был понят. Осмыслен. В немецком обществе велась широкая дискуссия. С Холокостом все ясно. Тут палачи: нацисты. Там жертвы: евреи. А со сталинизмом ничего не ясно. Где палачи, где жертвы? Было множество жертво-палачей. И завтра палачи становились жертвами.
А жертвы ли те, кто плачет о смерти великого Сталина? Тоже ведь жертвы. Посмотрите фильм. Людей прежде всего жалко. А кто враги народа? Что это вообще? Черная метка, которая выпадает по жребию злой судьбы любому. Вот как полюбит тебя безумная советская Мойра, как приголубит – так по этапу пойдешь поплачешь горючими слезами. Сегодня ты говоришь про великого Сталина, а завтра ты враг.
Сравните допросы тех, кого пытала средневековая инквизиция, и тех, кого мучила инквизиция советская. Очень заметна разница. Те были какие-то даже лихие мученики, имели свое мнение, хитрили, изворачивались. Наши были полностью раздавлены морально. Ведь они были преданы системой, в которую верили.
«Миллионы убитых задешево».
Уж Российская-то Империя начала XX века как далека была от правового государства. Однако мы точно знаем число погибших и раненых во время Ходынской давки. А о количестве жертв во время давки сталинских похорон не имеем никакого понятия. В официальную хронику давка не попала. Поэтому ее нет в фильме Лозницы. Есть только один-единственный кадр в фильме, преддавочный, скажем так. Толпа колышется. Движется туда-сюда. Людское месиво, крошево, в мистическом ритме какого-то танца. Люди топчутся на месте, тесно прижавшись друг к другу. До самого горизонта тянется эта человеческая плазма, танцуя.
Я, конечно, этот кадр и сделала бы основной метафорой фильма и времени. Но Лозница меня забыл спросить. Кадр заканчивается как любой другой. Дальше идут речи и слезы. Слезы и речи. Но мы знаем, что стало с той толпой дальше.
Оказалось, у меня папа мальчишкой бегал на те похороны. Надо же, спасибо колонке, наконец, узнала об этом. А фиксация свидетельства – наш долг (может быть единственный). «Мы несколько дней не ходили в школу, помню, играли в переулке в хоккей с самодельными клюшками, у кого была деревянная, у кого из проволоки. Я не помню, чтобы мы были расстроены, наоборот, был повод не ходить в школу. Многие пытались пройти на похороны, в том числе и я, но я пошел не через Трубную, где погибли люди, а через улицу Горького, где проезжали делегации. Простых людей не пускали. Но когда проезжали машины, проход открывался и люди в этот проем пробегали. Мы тоже ринулись. Пробежать пробежали – а дальше же не пускают, толпа оказалась в тисках, сразу возникла давка, многие упали, в том числе я, на мне лежали и по мне ходили люди. Подняться я не мог, думал, задавят. К счастью, милиции удалось этот прорыв закрыть, мне удалось встать, нога была вывихнута, я долго потом лечился. В каком-то смысле я благодарен милиции, что они смогли относительно оперативно закрыть проход».
Дядю моего на Трубной спас конный милиционер, вытащил из давки и подсадил к себе, тот остался жив. Человеческое оно всегда остается... И всегда есть место индивидуальной реакции, даже в коллективистском обществе...
Такой фильм – гражданский акт в большей степени, чем режиссерский. Потому что опыт ГУЛАГа не осмыслен.
Нынешние подростки даже не знают слова «репрессированные». Самые умные, если и догадываются, то понятия не имеют, что за этим стоит. Эмоционально оно ничем не наполнено. Матери обиженно говорят мне, что сложно это понять, когда никто в семье не был репрессирован. Но у меня ведь тоже никто в семье не был репрессирован, разве в этом дело.
Оказалось, что и среди репрессированных та же картина. Поколения, выросшие после ГУЛАГа, скрывают тот факт, что их родители были уничтожены, расстреляны, арестованы.
В «Мемориале» нам сказали, что внуки репрессированных просят убрать их имена под мемуарами и соглашаются говорить только анонимно. Люди стыдятся своих «врагов народа» до сих пор. Вот где ужас.
Психологи говорят, что травмой является только то, что не понято. Можно пережить что угодно (хоть Освенцим) и не быть травмированным – если пережитое укладывается в какой-то понятный рассказ, нарратив. Только то, что не понято, становится именно «травмой» и обречено возвращаться снова и снова, как неутоленный местью призрак. И выть и грозить по ночам.
Мераб Мамардашвили очень злился на СССР именно за то, что он не позволяет понять, что происходит, что его языковые конструкции прямо мешают пониманию, что люди оказываются в ловушке слов — «ограниченный контингент», «воины-интернационалисты» — и не знают, что случилось.
Недавно читала новость, что бывший следователь по особо важным делам Генпрокуратуры Игорь Степанов пытается добиться возбуждения уголовного дела в отношении Сталина. Степанов, родственники которого были репрессированы, обратился в Генпрокуратуру и Следственный комитет России с просьбой дать правовую оценку массовых расстрелов и ссылок, проведенных по приказу Сталина. Ссылается он на приказ НКВД от 30 июля 1937 года «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов», подписанный Сталиным и ставший началом Большого террора. Репрессиями Сталин занимался собственноручно и собственноручно подписывал планы по арестам и расстрелам, которые потом спускались на места.
Те, кто читают эту новость, ржут: что за вздор, на покойника в суд. Да еще и на такого покойника. А я как раз считаю, что случилось очень важное событие. И суд над Сталиным, и фильм Лозницы – могли бы спровоцировать общественную дискуссию. А публичные дискуссии создают хоть какие-то образцы в голове, хоть какие-то тропки мыслительные протаптывают, которые позволяют наконец-то понять произошедшее.
Никогда не знаешь, что вызовет резонанс в обществе. В Германии это был художественный американский сериал о Холокосте с историей вымышленной семьи. До этого суд в Нюрнберге, суд над Эйхманом и прочие события оставляли людей равнодушными.
Ну, что, я топлю за общественный диалог! Разве он случится с нами не в мечтах? Я думаю, да... Был же фильм Абуладзе, который был хитом проката.
Просто Сталин еще не умер. Как умрет, как похороним – так сразу и обсудим на поминках. Германия ждала такого обсуждения больше 40 лет, до этого Холокост точно так же замалчивался.
Даже среди моих знакомых сейчас появились симпатизирующие Сталину.
Говорят, это запрос на справедливость (которая сейчас особенно блещет своим отсутствием). Говорят, не для всех гуманитарный аспект существенный. И вообще, говорят, не надо его демонизировать, что демонизация приводит к ошибкам в понимании. Согласна.
Давайте обсуждать, а не замалчивать. Давайте обсуждать (что он там, отличный управленец, сделал с коллективизацией такого, что результаты первой пятилетки даже не смог озвучить на съезде, настолько они были провальны). Лично я готова. Я готова не демонизировать тебя, Варлам.
Но я вру, когда говорю, что у меня никто не был репрессирован. У меня были репрессированы все. Все, кто был репрессирован, – мои.
