Новое поколение выбирает старое

Бабка моя получала пенсию 38 рублей. Это была самая мизерная пенсия из возможных. Её трудовой стаж составлял всего 15 лет. Так получилось. Пока был жив дед, она не работала, но дед умер внезапно, в 49 лет, оставив бабку вдовой с двумя маленькими детьми в её 37 лет. Пошел с утра к врачу, пожаловался на сердце, врач успокоил: «Проживёте до ста лет», — с этим умиротворяющим напутствием дед и вышел от кардиолога. Вечером его не стало. Он упал по дороге домой. Бабка ушла на пенсию в 56. Её пенсии ей хватало на неделю. Она и до этого была такой: получит зарплату, принесет домой осетрину — дальше три дня достатка и благополучия — а потом, известное дело — в ломбард, закладывать что есть. Я не очень понимаю, как это работало, но работало... Такой был характер... нетерпеливый, контрастный, но и жертвенный, но и щедрый, но и последнюю рубашку...

Так и жили. В народе про такое положение дел говорят: «Гуляй, рванина, жри опилки».

В отличие от бабушки, трудовой стаж моей мамы — 51 год. Она вышла на пенсию и получает ежемесячно 25 тысяч. Это просто сладость, а не пенсия. Это просто рай, а не пенсия. Но поскольку она дочь своей матери, и яблочко, как известно, падает недалеко... то и ей не хватает...

Если я когда-нибудь найду свою трудовую книжку, то как раз и узнаю, какой у меня рабочий стаж. Моя вера в то, что государство обеспечит мне достойную старость, выражалась в том, что каждый раз, как я меняла работу, свою трудовую книжку я оставляла на прежнем месте. Мой карьерный опыт оставлял шрамы на биографии, туман в голове, хороших друзей после очередного плохого проекта (и чем гаже проект — тем ближе друзья), но трудовая книжка всегда начиналась заново.

Мне всегда казалось, что пенсия — это конец комедии, что ничего хорошего в старости меня не ждёт, потому для всех будет лучше, если надежда и не будет путаться под ногами. И нет ничего хуже, чем стать официальным пенсионером в такой равнодушной к людям стране.

Это ж только раз в году у нас «культ предков», раз в году мы с предками маршируем. Раз в год актуализируется эта архаическая схема. Но мы ценим ветеранов не за их уникальный опыт, а просто за сам факт дожития. А во все остальные 364 дня года работает противоположный – «культ молодости». И никаким ветеранам никто помогать не собирается, их опыт никому не нужен, их память считается помехой. Они будут умирать в очередях перед кабинетами чиновников, пытаясь добиться улучшения условий жизни...

И если что-то нас и отличает разительно от Запада — так это не то, что вы подумали — а то, как выглядят пенсионеры.

Причины как бы банальны: в России нет частных пенсионных фондов, которым можно было бы доверять. А на государственные пенсии жить невозможно нигде.

И опять начались разговоры о повышении пенсионного возраста...

Возраст выхода на пенсию все время будет убегать от нас. Думаешь, вот-вот сейчас добегу, дотянусь — а её уж нет — перенесли на пару лет, потом еще на пять — и так далее... и так до конца... И Ахиллес никогда не догонит черепаху.

А вот еще вопрос! А куда вообще-то будут брать наших не очень здоровых 60-65-тилетних? Если уже сейчас крайне трудно найти работу даже после сорока.

Уже сейчас на лицо явный «эйджизм» (дискриминация по возрасту).

На Западе пенсионеры в 65 лет только и начинают отрываться, и отрываются еще лет 20: путешествуют, пьют свои виагры, заводят любовниц и жен, но не молодых, что важно (!) — а своего возраста, следят за собой. Они ждут этой пенсии, как ворон крови — жизнь только начинается то сё...

У нас же концепт достойной старости отсутствует. Отсутствует культура старения.

Общество понятия не имеет, что со старостью делать. Раньше было как? Бабушка сидела с внуками. Таким был советский концепт старости. Теперь это ушло в прошлое.

Отсутствие культурной нормы имеет далеко идущие последствия.

Ты вообще не имеешь права выдавать возраст. Ты не имеешь права стареть — теряешь конкурентноспособность. Ты до последнего обязан иметь товарный вид!

Сегодня статусные возрастные люди выглядят совершенно одинаково. Они сталкиваются на каком-нибудь приеме у президента с одинаковыми масками на лице. Потому что положено иметь одинаковые эмоции? Нет, потому что делают инъекции у одного косметолога!

Что такое, товарищи, конфуз? Вот раньше, например, было как? Две кинозвезды, закажут платье у одного дизайнера и столкнутся нос к носу на одной красной дорожке. Вот это конфуз!

Такие конфузы теперь далеко в прошлом. Сегодня на одной церемонии нос к носу сталкиваются люди с одинаково перетянутыми лицами — и уже не очень ясно, мужчина это или дама.

В Европе такое впадение в невозраст неприлично: тут не делают инъекций, с достоинством покрываются сеткой морщин, седеют шевелюрой, опадают лицом, дряблеют грудью. Скрывать возраст — совершенно дурной тон. Быть в возрасте, иметь опыт — бесценно. Общаться с человеком в возрасте — драгоценно как дегустировать старое вино. Чем в сущности люди хуже старых вин, антикварной мебели, винтажной одежды? Нам всем в общем-то есть что порассказать о себе...

Истоки западной сказки для пенсионеров тоже легко объяснимы: благодаря послевоенному беби-буму социальные гарантии можно было обеспечить. На пенсию выходили поколения, родившиеся в 20-30-е годы прошлого века — они и стали витриной пенсионного западного рая: их было численно меньше, чем работающих, родившихся в 1945-1955 годы.

Но вообще-то, если уж совсем внимательно присмотреться, это та же самая дискриминация по возрасту, что и у нас — только в гораздо более деликатной форме. Западный концепт достойной старости — это ведь не ответ о нужности. То есть это вроде как и ответ, но ответ для самих пенсионеров — но не для общества. Пенсионерам как будто предложили: смотрите, какой вам будет кайф на пенсии, смотрите, как клёво и модно быть крутым стариком — вы только не оставайтесь в активной фазе, вы только убирайтесь из зоны влияния и денег. По сути это тот же способ отодвинуть их — только очень вежливый.

Почему так случилось?

Не будем изобреть велосипед — есть известная теория Маргарет Мид про три вида общества: 1) постфигуративное (традиционное), где рулят старшие, где знания передаются от взрослых к младшим, младшие повторяют за старшими свою жизнь и копируют все её ценности; 2) кофигуративное, когда учатся не у старших, а у своих сверстников; 3) префигуративное, где вал быстрых изменений в обществе переворачивает ситуацию и старшие вынуждены учиться у младших, младшие перестают быть учениками и становятся «социальными бульдозерами».

Мид написала свою знаменитую книгу «Культура и преемственность», чтобы осмыслить изменения в 1960-е годы в США. Кажется, она многое объясняет и про сегодня...

Раньше — еще недавно, в традиционном (постфигуративном) обществе: хоть тебе в римском, хоть тебе российском дореволюционном, хоть в советском — существовала явная дискриминация молодежи. Старость — это было хорошо. Старость — это авторитет. Взрослым детям могло быть хоть сорок, но пока папа не помер — решает он. Вспомните только эту интонацию! Вспомните, с каким высокомерием некий статусный старик цедил это: «Молодой человек»! «Молодой человек» не было обозначением возраста, «молодой человек» обозначало статус. Молодежь могла протиснуться на работу никак не раньше физической смерти стариков, те покидали свои места не только неохотно, а буквально вперед ногами. В финале советской эры геронтократия приобрела гипертрофированные комические формы. Ходили слухи, что Черненко уже умер и продолжает руководить страной. Что на заседания сажают его мумию, а под столом сидят помощники и шевелят его руками. Конечно, это был народный фольклор, анекдот и политический эксцесс, но выглядящий очень символично. «Новое поколение выбирает старое!» — знаменитый слоган геронтофилов был на пике советской моды.

На сломе тысячелетий все изменилось.

Мы шагнули в новую (префигуративную, по М.Мид) эру, когда молодость и новые технологии — бог. Помню парадоксальную фразу Говорухина: «Чем они гордятся!? Гордиться своей молодостью так же бессмысленно, как гордиться ранней лысиной!» — это он про молодых реформаторов 90-х...

В то время молодостью гордились. Просто потому... что она молодость. Это примета префигуративных времен.

Да, мы живем в префигуративной культуре, в обществе технологического детерминизма. Кто вообще сегодня будет слушать и слушаться отца, если отец — вот дурачок! — даже не знает, как пользоваться приложениями на айфоне и куда тут пальцем тыкнуть... Мы считаем, что технология решит всё, что гуманитарное знание надо списать в утиль («сбросить с корабля современности»), а новые технологии должны создаваться теми, кто больше освободится от груза старого, то есть совсем юными.

Но вообще говоря, каждое общество в разной степени нуждается в старших — может быть, не во всяких старших — но нуждается. Ценность опыта — она же в опыте социальном, гуманитарном — а не в технологическом. Старость — это же опыт жить... Сегодня этот опыт везде отвергается. Почему же?

Может, потому — предположение — что всякая власть хочет иметь максимально управляемое общество. Молодые, которые должны быть инновационными, активными — на самом деле являются легко манипулируемыми. Юный нужен, потому что энергичен и не обременен знанием о прошлом. Власть (или те, кто хочет власти) везде и всегда ориентируются на неисторичную молодежь, которой можно впарить любую историю. Как говорил по схожему поводу якобы Петр Первый, «Подчиненный перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый».

Может, поэтому нынешнее общество в старых поколениях не нуждается. Их опыт в более тактичной (Запад) или в менее тактичной форме (мы) — полностью отвергается.