Хлеб, картошка, водка

Куда бы ни попал — в гастрономическом смысле — русский человек, он первым делом начинает искать глазами хлеб. В национальной мифологии сложился стереотип положительного свойства: хлеб — это наше народное, историко-культурное, невытравляемое и вообще всему голова. Притом что на самом деле культ хлеба («Хлеб для обеда в меру бери, хлеб — это ценность, им не сори») — прямое историческое следствие многодесятилетнего голода. А в отсутствие других продуктов именно хлеб и оставался базой в структуре питания. Как и картофель («Здравствуй, милая картошка, пионеров идеал»), который проще добыть себе на прокорм, чем мясо или молоко.

Русская триада «хлеб — картофель — водка» — это, как показал историк Олег Хлевнюк, модель питания сталинского периода, характерная и для более поздних, отчасти более тучных советских лет. Водка оставалась и универсальной — жидкой, но твердой — валютой, и лучшим способом абстрагирования от действительности, и источником дохода казны.

Симптоматично, что при Сталине официальное производство всесоюзного анестетика и «адаптогена» — водки — росло стахановскими (чтобы не сказать «стакановскими») темпами: с 30 млн дкл в 1924/25 хозяйственном году до 81 млн в 1952 году.

Собственно, к этому рациону — вместо каких-то там политических протестов — и будет возвращаться существенная часть населения.

Разумеется, не вся, но та, которая уже находится в состоянии зафиксированной — и надолго — бедности. И та, которая уже перетекает и будет перетекать из низшего среднего класса в бедность:

социальная пирамида сейчас больше напоминает мусоропровод, чем трамплин.

Экономгеограф Наталья Зубаревич утверждает, что, приспосабливаясь к кризису, российская периферия подсядет на самообеспечение, станет кормиться с личного хозяйства. Плюс «ягоды, грибы, орех».

Традиционные способы спасения семейного бюджета — работа вахтовым методом и отходничество (например, шабашничество на строительстве частных домов) — теряют свою эффективность. Потому что кризис бьет не только по формальному, но и по неформальному сектору экономики.

Еще один фактор, отличающий нынешнюю ситуацию от предыдущих кризисов, — заметное сокращение реального размера пенсий.

По оценкам Татьяны Малевой из РАНХиГС, от пенсий в существенной степени зависит половина населения страны, потому что ее тратят не только и не столько пенсионеры, сколько домохозяйства, где нередко пенсия старшего члена семьи — главный, а иной раз и единственный стабильный доход. Кроме того, как отмечает Малева, широкое распространение получает неизвестный в развитых странах феномен работающих бедных (там если человек бедный, то он, как правило, безработный).

Нынешний кризис заморозит специфическую модель российского рынка труда, который реагирует на экономические неприятности не безработицей и структурными изменениями, а понижением зарплат и уменьшением рабочего дня (недели). Кроме того, происходит, как определяет это явление Марина Красильникова из «Левада-центра», «закрепление бедности» — сосредоточенность домохозяйств на текущем потреблении и первоочередных потребностях с отложенными большими покупками, переходом на более дешевые продукты, фиксацией расходов лишь на питании и одежде.

Некоторое упрощение методов выживания, примитивизация самой жизни, требований к себе и к окружающему миру, снижение производительности труда — все это естественные следствия приспособления к кризису, который долго не признавала не только власть, но и население. К осени, впрочем, почти все перестали обманывать сами себя. В ноябре 2015 года индекс потребительских настроений, рассчитываемый «Левада-центром», составил 64% по отношению к историческому максимуму марта 2008 года (в ноябре 2014 года — 78%). Согласно ноябрьскому 2015 года опросу, уж две трети респондентов считали, что кризис продлится более двух лет. Две трети же опрошенных оценивали годовую инфляцию в 30% (при официальных 15%), что много говорит о самоощущении рядовых граждан и их высоких инфляционных ожиданиях.

Логичный вопрос: как люди и власть, осознавшие кризис, его глубину и продолжительность, теперь, в 2016-м, будут на него реагировать? Понятно, что власть, навсегда раненная чужими «оранжевыми революциями», станет еще жестче бороться с мифической пятой колонной и, стараясь избежать массовых протестов, продолжит отвлечение внимания населения от кризиса демонстрацией войн разного типа, прежде всего информационных и торговых (чем всякий раз будет ухудшать экономическое положение).

Но несмотря на то что кризис если и имеет дно, то двойное или тройное, а вообще, больше напоминает бесконечную кроличью нору из «Алисы в Стране чудес», эти страхи ожидания революции напрасны.

Как говорилось в советские годы, «таранька — это доживший до коммунизма кит». Просто кит все время «понижал норму».

Так будет и на этот раз, хотя никакого коммунизма и в помине нет. Рядовые обыватели, переходя на хлеб, картошку, водку, а кое-где «ягоды, грибы, орех», продолжат жить в режиме ожидания и адаптации к «новой нормальности», сопровождая этот процесс «понижением нормы». Нормы ожиданий от власти, жизни и пр. И нормы индивидуального потребления. Марина Красильникова из «Левада-центра» утверждает:

лучшее, на что надеется рядовой россиянин, — это отсутствие перемен.

Тут не до протестов. «Рассерженные горожане», персонажи дурного сна омоновца, вместо того чтобы требовать от власти более качественного управления, начинают, по выражению Путина, «свою жену учить щи варить».

В кризис, даже если накапливается недовольство, не формируются сложные потребности, к числу которых относятся и спрос на демократию, политическое участие и другие публичные «товары» категории «люкс». Согласно стародавней гипотезе Сеймура Липсета, которая подтверждалась в 2011–2012 годах, но была «отменена» репрессивной реакцией властей на протесты, политические требования предъявляют граждане, достигшие определенного уровня благосостояния. Они могут позволить себе роскошь рефлексии по поводу политической ситуации и связи политических решений высшего начальства с некоторыми социально-экономическими проблемами.

Спасение власти еще и в том, что большинство населения давно уже видит в государстве носителя лишь символических благ вроде подаренного Крыма, а не производителя благ или справедливого арбитра и привыкло выживать без государства, а иной раз и в противоречии с его регулятивными действиями.

На смену путинской стабильности пришла стабилизация, только с эпитетом «негативная». Такого рода негативная стабилизация опасна для развития страны и ментальности нации, переходящей метафорически, а иногда и в буквальном смысле на исторически обусловленный картофельно-хлебный рацион.