Гибельные последствия

На днях в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе состоялась премьера фильма Владислава Пащиковского, название которого можно весьма условно перевести на русский как «Последствия». Строго лингвистически говоря — «После жатвы». Картина, посвященная событиям июля 1941 года, когда в городке Едвабне (тогда попавшем геополитически в БССР) местные поляки с особой жестокостью в индустриальных масштабах уничтожили своих соседей — евреев, свалив все на немцев. Как когда-то советские власти свалили на немцев уничтожение поляков в Катыни. В 2001 году президент Польши Александр Квасьневский извинился за эту историю, лишь одну из многих, перед еврейским народом.

И вот фильм, который, по свидетельству знающих польских коллег, вызвал крайнее недовольство многих поляков. Можно было бы сказать — антисемитизм, если бы для этого в Польше после Второй мировой осталось достаточное число евреев. Ну, хотя бы как узбеков в сегодняшней приветливой России.

С сугубо художественной точки зрения это качественное кино. На уровне выдающегося польского кинематографа. «Катынь» Вайды, конечно, мощнее, но уровень — не типичный для нынешней дебильной киноиндустрии, формирующей дурновкусие, а затем за ним следующей. Здесь выдающиеся работы Ирэнэуша Чопа и Мачея Штура, сына блистательного польского актера Ежи Штура. Фабула вымышленная, но великолепно иллюстрирующая формулировку Ханны Арендт «банальность зла».

Коротко, очень коротко говоря — в маленьком неназванном польском городке, скорее селе, в начале нулевых два брата (один — оставшийся на родине, другой — после 20-летнего отсутствия в Польше вернувшийся из Чикаго) сталкиваются с резким неприятием своих давних соседей. Выясняется, что младший из братьев по не отрефлексированному им самим зову сердца «портит» покрытие дороги — вырывает еврейские надгробия и «перезахоранивает» их в поле. Братья, чистокровные поляки, даже, быть может, слегка незлобивые антисемиты, «огребают» всю ненависть к еврейскому народу. По ходу дела выясняется, что участки, на которых идет жатва, исторически принадлежат не полякам — наследникам старых местных родов, а уничтоженным евреям. И евреи уничтожены не кем-нибудь, а соседями, недалекими предками нынешних хозяев села.

Больше того, отец двух братьев был одним из тех, кто поджигал овин с загнанными туда евреями, а еврейскую девушку-соседку, которая ему «не дала», забивает до смерти в ходе сеанса уничтожения, описываемого в классической логике «психологии толпы», — когда все бьют, бью и я. Для героя Мачея Штура, трудолюбивого, настоящего польского фермера, его «расследования» заканчиваются тем, что соседи, нынешние, а не из 1941 года, распинают его, как Иисуса, на воротах собственного дома.

Главный герой фильма — зловещее молчание соседей.

Но молчание деятельное, основанное на том, что «евреи распяли Христа». Молчание, начинающееся с того, что у соседа, в буквальном смысле выкапывающего правду, выкапывающего ее интуитивно, бьют стекло в доме, затем пишут на заборе слово «Еврей» и убивают собаку, а потом распинают его самого. Односельчане, сегодняшние, а не из 1941 года, готовы уничтожить того, кто ставит под сомнение правоту предков, жестоко убивших друзей-соседей-одноклассников евреев. И эта правота основана не только и не столько на инстинкте собственников. А на инстинкте и круговой поруке убийц, ненавидящих «чужаков».

Фильм Пащиковского затронул тему не менее «святую», чем у нас, в стране победившего официозного, как марксизм-ленинизм, православия, — тему религии. Католицизм не на стороне антисемитов или на стороне стихийных филосемитов. Католицизм воплощен в священниках: одном, пожилом, ставящем во главу угла милосердие и пробудившуюся совесть, и другом, молодом, ставящем на карьеру, а значит, на настроения односельчан. Дело не в религии, а в человеческих качествах.

Зря существенная часть поляков обиделась на фильм. Он не о поляках. Он о жестокости. О жестокости в толпе, когда личная ответственность за убийство топится в коллективной ответственности.

На штурм овощебазы бить «чурок» один, два, три, десять человек не пойдут. Не потому, что их мало, а потому, что их ответственность персонифицирована. Когда на штурм идет сто или двести человек — ответственности как бы и нет, она везде и нигде. Как нет ее и в другой ситуации, описываемой универсальной формулой «А что, я выполнял приказ». Не я же лично виноват. Именно так Эйхман на знаменитом процессе недоумевал: он же лично не был антисемитом, он был добросовестным бюрократом, а бюрократия приказывала уничтожать евреев.

Поляки, забрасывавшие обратно в горящий овин выброшенных из него наугад матерями младенцев. Латыши, накалывавшие в рижском гетто младенцев на вилы. Украинцы, литовцы… Турки, резавшие армян... Дело не в национальности — это я понял, когда на северном Севане увидел опустевшее, насильственно опустевшее, азербайджанское село. Дело в человеческой психологии. В банальности зла. Когда сосед и одноклассник, еще вчера казавшийся нормальным человеком, вдруг превращается в насильника и убийцу, истерически подбрасывающего хворост в огонь.

Виной тому ксенофобия — один из самых страшных человеческих грехов. «Последствия» — это не предупреждение поляков полякам. Это предупреждение всем, кто видит источник своих бед, своей злости в инородцах.

Кто видит в круговой поруке способ решения проблем. Кто готов, выставив перед собой в качестве щита толпу таких же людей, вдруг ставших отморозками, крошить черепа тех, кто не похож на тебя.

Говорят, актеру Мачею Штуру, человеку фенотипически очень польскому, поступали угрозы от антисемитов (в отсутствие в Польше в массовых количествах евреев). Люди, сами виновные в своих бедах, ищут виноватых в чужаке. Случай «Последствий» показывает, что чужак — это необязательно человек другой национальности. Это еще и совестливый человек, лично ощущающий коллективную, общую вину. За что его, собственно, и распинают на кресте.

Как того самого парня из I века нашей эры, которого звали Иисус Христос.