Цивилизация
Весь мир – шансон. И все мы в нем потенциальные шансонье. Или шансонетки – от словосочетания «нет шансов». Хрипловатая тюремная этика с эстетикой, а также романтикой проникли в массовое сознание и определяют вкусы широких слоев россиян. Согласно свежему опросу Левада-центра, суммарно 17% респондентов доводилось сидеть или сидели близкие родственники. Именно близкие…
Тюремная этика всегда была частью общероссийского (общесоветского) неформального кодекса поведения, ибо полстраны сидело, а полстраны надзирало. Вертухай и зэк – две главные фигуры эпохи, одинаково несчастные, каждый по-своему, в несчастной стране. И это было разделение пожестче, чем на Болотную и Поклонную. Правда, те, кто надзирал и наказывал, легко могли перейти в число надзираемых и наказуемых.
Изменение пропорций надзирающих и сидящих сейчас явным образом идет в обратную сторону, ближе к прошлому, тюрьма становится важной частью повседневности, от нее, как и от сумы, не зарекаются теперь самые продвинутые слои населения. Поэтому так ценен тюремный опыт, книги Алексея Козлова, Ольги Романовой, Яны Яковлевой, Бориса Земцова в жанре «интеллигент-в-тюрьме»: каждый примеряет обстоятельства и робу на себя. Вот ты живешь нормальной жизнью, а вот вдруг ни за что ни про что оказываешься в тюрьме. История Михаила Ходорковского и Платона Лебедева стала тюремным уроком для высших слоев нашего разноцветного коктейля «Корпорация Россия» — как бы высоко ты ни залетел, в любой момент можешь упасть, и падение с большой высоты окажется болезненным. Ну, а что касается предпринимательского класса, то его значительная часть тоже сидит. Ибо не только в общественном мнении, но и по судебному ранжиру предпринимателей считают «мошенниками».
Средний класс как мошенник – это специфическое российское явление. Экономический заказ делает тюрьму массовым явлением. Почти как массовое высшее образование.
Мишель Фуко в работе «Надзирать и наказывать» писал: «Современная карательная система не осмеливается признать, что она наказывает за преступления; она претендует на большее и заявляет, что перевоспитывает преступников». Если бы Фуко дожил до наших дней и изучил бы российскую пенитенциарную систему, он бы дополнил свои выводы, сказав, что она «перевоспитывает» в духе решений партии, правительства и рейдеров не только преступников в кавычках и без, но и тех, кто в тюрьме еще не сидит, но боится в нее попасть. Русская тюрьма посылает сигналы: не иди против воли власти, не сопротивляйся рэкету и откатам, отдавай бизнес, когда серьезные товарищи просят.
В отсутствие же работающих институтов и доверия между людьми сохраняется святая вера даже в воров в законе как в институт порядка. Хотя в нынешние времена институты разрушаются и в тюрьме — неволя подражает воле (а воля — неволе). 12% опрошенных Левада-центром уверены, что воры в законе выполняют важную социальную функцию, оберегая общество от «беспредела».
Тот же опрос показывает: суммарно 46% респондентов имеют «общие представления о понятиях», «хорошо знакомы с понятиями», «стараются придерживаться понятий» или «живут по понятиям». Ну а как иначе, если других институтов нет, закон – что дышло, а инструменты и критерии формирования радиуса доверия отсутствуют?
Вот и получается, что страна как жила, так и живет по тюремным понятиям, этике, эстетике, романтике, прагматике. Будучи готовой сесть в любой момент бог знает за что.
А дихотомия «посадка или эмиграция» дополняет картину. «Париж лучше, чем Краснокаменск» — лозунг эпохи для продвинутых и образованных. Он – результат присвоения аппаратом принуждения политических функций. Как при советской власти. Политизация тюрьмы стала еще одним трендом, недвусмысленным образом цитирующим прошлое.
«Архипелаг ГУЛАГ» и «Крутой маршрут» становятся важными книгами по подготовке к худшему, наставлением по поведению в нечеловеческих условиях – на всех философских пароходов не хватит, кто-то пойдет по растиражированным болотным делам и делам экспертов. Изученный Ханной Арендт феномен «банальности зла» не оставляет особой надежды – любое новаторство в сфере «надзирать и наказывать» будет хорошо воспринято широкими трудящимися и тунеядствующими массами, которые не относят на свой счет ужесточение репрессивных практик.
И слушают радио «Шансон», дающее среднестатистическому россиянину его дозу тоски, ностальгии, романтики из той тюрьмы, в которой он, быть может, и не был, но в которую всегда рискует попасть.
