Цивилизация
Кто из нас в детстве не придумывал свои собственные воображаемые страны, свои Швамбрании – со специфической историей, культурой, королями и военачальниками и обязательно с подробной картой. С детством эта разновидность государственного и исторического строительства заканчивается. Однако некоторые писатели оставляют себе такую привилегию. К ним относятся, например, Джонатан Свифт и Орхан Памук. 7 июня Памуку, лауреату Нобелевской премии, исполняется 70 лет. Последнее из того, что появилось на русском языке, роман «Чумные ночи» – и есть такая Швамбрания. Воображаемая островная страна, которая вполне могла существовать, чья история и, конечно же, географическая карта вплетены в большую историю XX века.
Памук признавался, что любит такую игру, собственно, это и называется fiction. Но он певец деталей, фанатик подробностей, которые должны быть гиперреалистичными, и потому его вымышленные истории выглядят как подлинные, а в своих исторических романах (или условно исторических) писатель часто опирается на настоящие документы и свидетельства. И тогда непонятно, кто кому подражает – источник замысла, документ или старинное произведение малоизвестного автора, Памуку или Памук источнику замысла. Иной раз романы Нобелевского лауреата напоминают книги Умберто Эко, переплавившего медиевистику в прозу.
Почти все романы Орхана Памука можно отнести к историческим. Те, которые условно относятся к современной эпохе, несут на себе печать прошедшего времени – его деталей, внешних обстоятельств вроде турецких военных переворотов, внутренней жизни чайных в Карсе или среднестатистических семей в Стамбуле, садящихся каждый вечер ужинать перед телевизором. «Музей невинности» – роман о любви, оставивший след на карте достопримечательной Стамбула в виде одноименного Музея невинности, где хранятся 4213 окурков сигарет, выкуренных возлюбленной главного героя, казалось бы, о сегодняшнем дне. Но это не так: действие в нем начинается в 1970-е. И это история именно про ту эпоху. «Черная книга» была бы невозможна в эпоху интернета – в ней ключевую историю играют бумажные газеты, она пахнет типографской краской и газетной бумагой.
В течение почти полувека работы над классическими многоплановыми романными формами Памук зарастает памятью. В том числе о тех эпохах, в которых он, разумеется, не жил, но куда помещает не только своих героев, но и себя и своих близких – в романе «Меня зовут Красный», в котором действие происходит в XVI веке, возникают Орхан, его брат Шевкет и его мать Шекюре: так, собственно, зовут брата и маму писателя. Но все эти романы почему-то кажутся прозой о сегодняшнем дне. Сегодня прорастает из позавчера, а позавчера кажется сегодняшним днем. В этой прозе всегда присутствует сразу несколько культурных слоев, которые нуждаются в бесконечных сносках. Так и в «Чумных ночах», повествовании о чуме в раю, об эпидемии 1901 года на вымышленном средиземноморском острове Мингер, части Османской империи, который, будучи заблокированным из-за распространения болезни, объявляет о своей независимости – и придумывает сам себе историю и даже отчасти язык.
Уже стало банальным говорить о том, как удивительно то, что, начав писать «Чумные ночи» в 2016 году, Памук предсказал пандемию коронавируса 2020-го и подробнейшим образом описал психологические детали поведения людей во время карантина. Включая каскадно развивающиеся политические последствия пандемии и самоизоляции. Но в том-то и дело, что между историей и современностью для Памука нет границ, и потому у него всегда урок истории перед глазами. А меняющаяся цивилизация и ее климатический кошмар давным-давно предсказаны писателем в его выдающемся раннем романе «Черная книга». В нем есть вставная новелла, эссе журналиста Джемаля под названием «Когда отступили воды Босфора», где он представляет пересохший пролив, предъявивший миру все его (анти)культурные слои, хранившиеся тысячелетиями под водой. В обнажившемся пространстве крышка от бутылки газировки соседствует с башмаками семисотлетней давности, остовы затонувших сотни лет тому назад судов лежат рядом с кофемолками, покрытыми водорослями и черными фортепьяно в броне из мидий. Там обнаруживаются рыцари-крестоносцы, восседающие «с оружием и в доспехах на скелетах все еще упрямо стоящих на ногах коней». А рядом – «кадиллак» знаменитого бандита из Бейоглу, уходившего от полиции вместе со своей подругой и ринувшегося прямо в машине в ночные черные воды Босфора: «…увижу, как сидящие на переднем сиденье бандит и его возлюбленная целуются, обнимают друг друга тонкими, в браслетах руками, пальцы которых унизаны кольцами. Не только челюсти, сами их черепа будут слиты в нескончаемом поцелуе».
Но здесь же, среди слоев цивилизаций, обнажившихся из-за явления, которое теперь мы называем климатическими изменениями, среди кельтов и ликийцев с открытыми ртами, содержится и эмбрион будущих пандемий: «…среди вырывающихся из старых подземелий ядовитых газов, топкой глины, трупов дельфинов, меч-рыбы и камбалы, среди крыс, открывших для себя новый рай, распространятся эпидемии совершенно новых болезней; это главное, к чему мы должны быть готовы».
Такой же срез цивилизации – не только вдоль, с греческой, османской и вымышленной мингерской культурами, но и поперек, в продолженном времени, представлен в «Чумных ночах». И помимо механики пандемии, здесь есть другая механика – демонстрация технологии появления мифов, которые рождаются на глазах и ложатся в основу государственной истории не существовавшей страны, обретшей в результате мифологической интерпретации трагических событий и череды случайностей субъектность и даже язык. Собственно, хорошо известна концепция Бенедикта Андерсона о нациях как воображаемых сообществах. Но Памук, пожалуй, второй писатель после Томаса Манна, сочинившего такую же воображаемую страну в романе 1909 года «Королевское высочество», который показал художественными средствами, как рождаются такие сообщества.
Нобелевский лауреат, как и положено писателю, «весь мир заставившему плакать над красой земли своей», на своей же земле был и гоним. В 2005 году, за год до Нобелевки, Памук едва не угодил в тюрьму за «умаление турецкости» – нам ли не знать, как возникают столь странные архаичные обвинения.
Он всегда позволял себе выступать в защиту курдов и свободно рассуждать о геноциде армян. Однако он же и пытался объяснить Европе, как именно стоит расшифровывать Турцию, увязшую между Западом и Востоком: «Я родом из страны, которая стучится в двери Европы, и поэтому мне известно, с какой легкостью вспыхивает негодование, вызванное чувством ущербности, и каких опасных масштабов оно достигает».
Притяжение и отторжение Европы понятно не только туркам, но и россиянам. И эти отношения любви-ненависти, близости-отторжения, восхищения-презрения – в том виде, в каком их описывал Памук в своих публицистике и речах на вручении премий – очень похожи. В эссе «Политика и семейные застолья» писатель превращается в наблюдателя-социолога, слушающего разговоры обычных людей и пытающегося понять их фрустрации, связанные с образом Европы, желанной и недостижимой десятилетиями, а потому ненавидимой: «Раньше люди с надеждой говорили, как в будущем мы будем еще ближе к Европе, а сейчас они только и говорят о зле, которое исходит от нее, причем в таких выражениях, которые можно услышать только на городских окраинах». В «Злости униженных» Памук рассказывает об одобрении самыми обычными, незлобивыми турками теракта 9/11: «– Орхан-бей, вы видели, как разбомбили Америку? – сказал он и злобно добавил: – Правильно сделали». «Этот старик, – продолжал писатель, – вовсе не был исламистом; он работал садовником… Хотя позже он пожалел о своих словах… он был далеко не единственным, от кого я это слышал. И все же за проклятиями в адрес тех, кто погубил столько невинных жизней, следовало «но», а затем начиналась завуалированная либо открытая критика Америки как политического лидера».
Памук пытается во всем этом разобраться, как пытался разобраться в устройстве архаичного мышления на примере политического исламизма в романе «Снег».
Таким и должен быть выдающийся писатель – glocal, одновременно локальный и глобальный, влюбленный в свою страну, пытающийся понять ее пороки, предъявляющий ее миру и в то же самое время гражданин этого мира. Красоту Турции он показывает в каждом романе, в книге-эссе о Стамбуле и даже в альбоме фотографий, которые он делал со своего балкона с видом на Босфор – 8500 фото, запечатлевших изменяющуюся неизменяемость пейзажа.
Орхан Памук – писатель, находящийся ровно в середине мира между Западом и Востоком. Родившись в европеизированной семье, где отец поклонялся французской культуре, переводил Валери и часто уезжал в Париж, чтобы увидеть в «Кафе де Флор» Сартра и Бовуар, Памук создал множество романов, чьи сюжеты всегда построены на дихотомии и переплетении Запада и Востока. В интервью для «Нувель обсерватер» в 2001 году, где репортер застал Орхан-бея на острове Хейбелиада, дачном месте для коренных стамбульцев, за написанием романа «Снег», Памук признавался, что он всегда пишет типично западный роман, «перемешанный со сказками исламской традиции».
Не таков ли Стамбул – разбросанный по Европе и Азии, обреченный на эту двойственность своей историей и географией? Не такова ли сама Турция, привлеченная соблазнами европеизации и модернизации и неизменно отталкивающаяся от них?
Таков и остров Мингер, придуманный и описанный во всех подробностях в последнем романе Памука «Чумные ночи», где право вести повествование автор передал воображаемой исследовательнице мингерской истории Мине Мингерли. Роман, в котором писатель со снисхождением и пониманием относится к слабостям человеческим и который заканчивается несколько комической сценой: пожилая Пакизе-султан, на несколько недель случайно оказавшаяся в молодости королевой Мингера и впоследствии изгнанная оттуда, выходит на балкон своего женевского дома со своей маленькой правнучкой-мингеркой и, поощряя лживый государственный миф, в котором она сама занимает абзац в учебнике истории, кричит вместе с ней: «Да здравствует Мингер! Да здравствуют мингерцы! Да здравствует Свобода!».
Автор выражает личное мнение, которое может не совпадать с позицией редакции.