Цивилизация
Советской власти помог выжить капитализм. Собственно, этого никто и не скрывал. Ленин допустил новую экономическую политику ровно потому, что иначе власть большевиков не устояла бы: лозунги и партийная принципиальность — плохие еда и одежда. Во всяком случае в марте 1921 года на X съезде партии он это признал, а спустя несколько месяцев добавил, что переход к коммунизму как-то не очень удался и на экономическом фронте большевики потерпели «поражение более серьезное, чем какое бы то ни было поражение, нанесенное нам Колчаком, Деникиным или Пилсудским».
Начали с того, что заменили продразверстку сельхозпродукции продналогом. Выдающийся экономист Леонид Юровский, которого едва не отправили из Советской России «философским пароходом» (и тем самым, как выяснилось, спасли бы жизнь), писал в своей фундаментальной работе «Денежная политика Советской власти», что «эта замена означала признание права частной собственности крестьян на продукты их труда, а вместе с тем их права выносить эти продукты на рынок». И как раз 100 лет назад, в мае 1922 года, когда НЭП уже входил в стадию ранней зрелости, Советская власть законодательно признала частную собственность в постановлении ВЦИКа «Об основных частных имущественных правах, признаваемых РСФСР, охраняемых ее законами и защищаемых судами РСФСР».
В том же году экономист Николай Кондратьев, тогда еще не обвиненный в «кондратьевщине», на заседании Сельскохозяйственного общества и вовсе заявил, что «надо приветствовать российский капитализм, раз мы приветствуем вхождение иностранного». Ровно в это время обсуждалась и денежная реформа — надо было что-то делать с инфляцией, потому что с октября 1921 года по май 1922-го, по данным крупнейшего российского специалиста по НЭПу Юрия Голанда, она выросла в 50 раз. Предметом дискуссии была идея введения параллельной обесценивавшимся совзнакам, которыми покрывался дефицит бюджета, твердой советской валюты, обеспеченной золотом и инвалютой.
Дальше начинался сплошной монетаризм: тот же Юровский призывал для снижения дефицита сократить военные расходы чуть ли не до ноля; формировалась внятная налоговая система; в ноябре 1922-го начался выпуск того, что потом войдет в историю как советский червонец; в 1923-м сессия ВЦИК постановила отказаться от эмиссии для покрытия бюджетного дефицита. К реализации этой идеи постсоветским реформаторам удастся вернуться только через 70 лет. Как, впрочем, и к пониманию того, что, как было отмечено на XIV съезде партии в 1925 году, «развертывать» промышленность следует «на основе повышенного технического уровня, однако в строгом соответствии как с емкостью рынка, так и с финансовыми возможностями государства».
Вот и сейчас экономисты и чиновники из разных сфер и кланов ищут рецепты спасения российской экономики, которые иной раз напоминают глубоко народное знахарство. Совершенно беспрецедентная — при том, что возникают некоторые исторические аналогии с санкциями против СССР в разные годы его существования и против Югославии в 1990-е — ситуация в российской экономике требует и беспрецедентной экономической политики.
Такого рода кризисные ситуации пробуждают к жизни экономистов-знахарей, окормляющих своим волшебным знанием политиков, поклоняющихся прогнившим идолам мобилизации, плана, автаркии и тотального импортозамещения. Высказываются идеи привязки российской валюты к «группе товаров» (интересно, чем еще может обеспечиваться рубль, чтобы не превратиться в пустую бумажку?), хотя, скорее, эти плодотворные дебютные идеи выдают склонность привязать рубль к «группе товарищей».
Обнаруживается и другой тренд, который связан не столько с привязанностью некоторых прогрессивных чиновников к идеям либерализма, если не либертарианства, сколько с тем, что кормить частные, и особенно малые бизнесы, теперь нечем, и потому им нужно дать столько свободы, сколько они могут унести — просто для того, чтобы выжить без чьей-либо помощи вообще. Помогать некому и нечем. Мотивация, очень напоминающая ленинскую в 1921 году…
Степень влияния на принятие решений адептов школы мобилизационной экономики не стоит недооценивать. Вера в волшебную палочку, в конце концов, органическое свойство человека: связал науку с производством – и успешно импортозаместился. Причем в основном методами поста и молитвы. И все стало хорошо, в том числе с высокотехнологичными рабочими местами. Кто их будет заполнять — вопрос второй, о нем, разумеется, никто не думает. Точнее, думает, но в терминах пока добровольно-принудительного закрепления молодых профессионалов инженерных и IT-специальностей на рабочих местах в родной стране. Мышление «шарашками» возрождается на глазах. Вопрос к чиновникам и экономистам-знахарям только один: вы более двух десятков лет у экономической власти, и почему за все это время высокотехнологичные, не говоря уже об импортозамещенных, рабочие места не появились в достаточных количествах, а в ситуации автаркии и, как деликатно говорят в ЦБ, «структурных изменений» они вдруг должны появиться?
Опыт НЭПа показывает, что альтернативой социалистическому плану, посту и молитве может быть исключительно экономическая свобода. Но не в виде дезорганизации, а напротив, четкого определения правил, поскольку эта самая свобода должна быть защищена. Другой урок НЭПа состоит в том, что чрезмерное вмешательство государства в экономику, в том числе в кризисных ситуациях, этот самый кризис может только усугубить, потому что идти против законов рынка невозможно. Свертывание новой экономической политики как раз и было движением против законов рынка.
Формально НЭП длился семь лет. Сама политика и события в экономической жизни все эти годы были далеки от благостных, но страна, благодаря «диктатуре Наркомфина», выжила. Свертывание сравнительно либеральной (в нынешних терминах) экономической политики сопровождалось ужесточением внутренней политики. Одно взаимно вытекало из другого — после НЭПа начались «год великого перелома», «вакханалия планирования», уничтожение кулачества как класса, Шахтинское дело, процессы Промпартии, меньшевиков, Трудовой крестьянской партии. Чистки аппарата Наркомфина и статистического ведомства, преследования лучших экономистов Госплана ознаменовали отказ Советской власти от рациональной политики и от связи с реальностью.
Пошли посадки экономистов и финансистов, естественно, после критических выступлений Сталина, который был активно вовлечен в обсуждение экономических, финансовых и статистических вопросов. Хотя еще в середине 1920-х годов с ним еще ухитрялись спорить. Управляющий ЦСУ Павел Попов отличался способностью смело дискутировать с тираном, который говорил, что цифры статистиков — «хуже контрреволюции». Не говоря уже о том, что в 1924 году, пока за кадровой политикой в статистическом управлении не начало следить ГПУ, в ведомстве Попова партячейка состояла всего из трех человек, а львиная доля сотрудников была из «бывших», включая дворян.
Как писал Леонид Юровский, «государство может попытаться пойти против закона ценности, и результатом будет удар со стороны рынка, который заставит возвратиться к соблюдению ценностных закономерностей». Рынок отомстил за окончание НЭПа галопирующим двузначным ростом цен розничной торговли. То, что происходило в первую пятилетку (1928-1932) Наум Ясный, автор классического труда «Советские экономисты 1920-х годов», называл «полной дезорганизацией экономики». Причем замедление темпов экономического роста к концу пятилетки могло и не случиться, если бы НЭП был продолжен. Зато полностью оправдалась теория «затухающей кривой роста», ставшая одним из пунктов обвинения Владимира Базарова, Владимира Громана и Абрама Гинзбурга (единственного чудом выжившего в ходе репрессий и потом даже работавшего в 1960-е годы в ЦЭМИ).
Из восьми довоенных руководителей советской статистики пятеро были расстреляны между 1937 и 1939 годами. Лучшие экономисты 1920-х проходили по многочисленным делам и были уничтожены сталинской системой. Достаточно вспомнить Николая Кондратьева и Александра Чаянова, проходивших, как и Юровский, по делу Трудовой крестьянской партии. Или упомянутых Владимира Громана и Владимира Базарова, проходивших по делу меньшевиков, — они не были расстреляны, но умерли в лагере и ссылке соответственно.
«Провести сквозь строй гг. Кондратьева, Юровского, Чаянова и т.д.», — писал т. Сталин т. Менжинскому в октябре 1930 года. Так и НЭП провели сквозь строй, покончив с ним.
И это был исторически первый кейс отказа от рациональности в постреволюционной истории страны. Дальше танцы на отравленных граблях продолжались не раз. Хорошо бы уже освоить искусство отказа от этих танцев и от мобилизационной экономики, поста и молитвы в качестве решения экономических проблем.
Автор выражает личное мнение, которое может не совпадать с позицией редакции.