Цивилизация
Новогодний «Огонек» 1966 года проходил максимально легкомысленно. 22-летняя Лариса Мондрус пела песню своего мужа, латвийского композитора Эгила Шварца, написанную в ритме твиста: «Где же с тобою встретиться мне, не под Луною, а на Луне». Космонавт Алексей Леонов, первый человек, в марте 1965-го вышедший в открытый космос, облаченный в военную форму, пустился с юной певицей в пляс, космонавт Павел Беляев изображал оператора, а Юрий Гагарин снимал это дело на любительскую камеру.
В историю эта мизансцена вошла как «Твист с космонавтами» и могла стать символом уходящей оттепельной эпохи: восходящая звезда эстрады, в репертуаре которой напрочь отсутствовала гражданская тематика, да еще еврейка, герои космической эры, носители нашей мягкой силы – космонавты, но веселящиеся и дурачащиеся. Уже спустя две недели начнется процесс над Синявским и Даниэлем, знаменовавший начало заморозков, через два с небольшим года Гагарин погибнет при не совсем ясных обстоятельствах, советские вожди введут войска в Чехословакию, Ларису Мондрус с ее голыми коленками и плечами лишат телеэфиров и сольных концертов и она эмигрирует из СССР.
Гагарин не вполне соответствовал новой, постхрущевской эпохе. Нет, разумеется, не случись катастрофа в 1968-м, он оставался бы обласканным партией и правительством символом победы, правда, временной, в космической гонке с США, в разрядку – эксплуатировался бы как голубь мира, в эпоху последних, догорбачевских, заморозков играл бы прямо противоположную роль. Но, во-первых, его в принципе сложно представить живущим в 1970-е, 1980-е, а потом в период реформ, например, находящимся на посту депутата Думы от фракции КПРФ. Во-вторых, в своей второй жизни, после космоса, он остался бы статусе звезды-ветерана – как закончивший карьеру великий хоккеист, не нашедший занятия, которое соответствовало бы его громокипящей славе. В этом смысле Гагарин как бы стоит рядом с Валерием Харламовым – символами мягкой силы разных советских эпох, которые, как только эпохи заканчивались, исчезали. Исчезали физически. Про Всеволода Боброва не случайно Евгений Евтушенко писал: «Гагарин шайбы на Руси». То же самое можно было сказать о Харламове: что бы он делал сейчас – надувал щеки в «ночной лиге»?
Соответствие Гагарина времени было абсолютно безукоризненным.
Он был нужен советским людям – для обретения в буквальном смысле уверенности в завтрашнем дне. Он был нужен руководителям – им не хватало для легитимации своей власти памяти о Великой Отечественной, необходимо было что-то еще. И этим чем-то еще стал космос. Но не просто в том смысле, в каком о достижениях эпохи говорил отрицательный персонаж культового кинофильма той поры: «Давай бухти, как космические корабли бороздят Большой театр, а я посплю». Это было покорение ни много ни мало человечества действительно невероятно обаятельной улыбкой Юрия Алексеевича. Такая улыбка могла маркировать только время свободы и нормальных человеческих эмоций, не слишком сильно отягощенных единственно верным учением.
Гагарин утвердил мягкую силу постсталинского СССР, в том же году партия провозгласила движение к коммунизму – тогда еще в это можно было поверить. В первый и последний раз, приветствуя полет Гагарина, народ и партия были на короткое время едины. Но при этом Гагарин стал не просто символом достижений СССР – его держало за своего и восторженно встречало все человечество в буквальном смысле этого слова.
Полет Гагарина – это не то, что мог советский человек. Это то, что смог просто человек. Вне зависимости от общественно-политической системы. Нил Армстронг, шагнувший на Луну в 1969-м, тоже в большей степени был представителем всего человечества, в меньшей – американцем и участником космической гонки. А потом, перед неизбежным закрытием разрядки, в 1975-м, стыковка «Союза» и «Аполлона» показала, что два политических полюса мира могут несколько больше, чем просто держать друг друга под прицелом.
Петр Вайль и Александр Генис в своей книге о 1960-х очень точно назвали 12 апреля 1961-го «высшей точкой порыва к свободе». Полеты в постгагаринскую эру превратились в нечто вроде братской помощи с анекдотами про космонавтов из недоразвитых стран, вставших на путь строительства социализма. Кончина Гагарина обозначила не только конец оттепели, которая по инерции еще доживала последние годы в период раннего Брежнева, но и завершение порыва и прорыва в космос. Началась банализация космических достижений. И, пожалуй, их торможение. Биологически дряхлела система, исчезали ее герои: нового Гагарина взять было неоткуда, с вторжением в Афганистан скоропостижно скончалась и мягкая сила. Началась эра великого обидчиво-запальчивого «зато»: «Зато мы делаем ракеты и покоряем Енисей, а также в области балета...».
Нельзя сказать, что при всей узнаваемости образ Юрия Гагарина переэксплуатирован сегодняшней пропагандой. Уж очень разные эпохи – одна с ясным целеполаганием и надеждами, другая – с отсутствием целеполагания и очень низкими ожиданиями, которые социологи называют «понижающей адаптацией». Тогда – успех мягкой силы; сейчас любой успех связывается, как и постгагаринский период, с силой жесткой, военной.
Компенсационное «зато мы делаем ракеты» снова в моде. Но ракета, несущая смерть, не похожа на то «Поехали!» 12 апреля 1961-го – на порыв и прорыв к свободе. Прорыв с лицом самого обычного человека, который стал еще и символом вертикальной мобильности в СССР. «Знаете, каким он парнем был?» А вот таким – из самых низов, а прорвался в космос. В более поздние времена артерии вертикальной мобильности были уже забиты бляшками политического и социального склероза.
Такое удивительное сочетание – парня из народа, человека, совершившего невозможное, секс-символа (вспомним фотографию, где на Гагарина смотрит Джина Лоллобриджида, едва не теряющая сознание от восторга) – уже не было возможно в позднюю советскую эпоху и уж совсем невозможно сейчас. Сегодня «Роскосмос» если и обсуждают, то исключительно в связи с известным арестом и не слишком внятным, с точки зрения Счетной палаты, расходованием средств. Какой уж тут новый Гагарин. Притом что после «патриотического» подъема 2014 года стала расти уверенность респондентов социологов – правда, уверенность чисто символическая и, скорее, обращенная в далекое прошлое – в том, что «наша страна является лидером в освоении космоса».
Это – психологически объяснимая компенсация комплекса неполноценности в виде апелляции к былым достижениям. В конце концов, космические успехи 1960-х идут в соцопросах вторыми по важности в ряду самых значительных событий после Победы в Великой Отечественной. Однако «именем России» Гагарин не стал. При «живом»-то Сталине. И это много что говорит о сегодняшнем периоде российской истории. Глаза повернуты в прошлое. Злобный и обидчивый ресантимент важнее положительных эмоций.
Однажды на торце хрущевской пятиэтажки я увидел целое панно. Под изображением «классического» Гагарина в шлеме и с улыбкой было размашисто накарябано: «Юра, мы исправились!». В том смысле, что вернули Крым и все такое. Очень симптоматичная история: «Юра» как символ сильного СССР и правильного порядка, который возвращается. Странность семантики и символики состояла в том, что написано это было на хрущевской пятиэтажке – еще одном символе положительных перемен в Советском Союзе, а Крым Украине передал тот же Хрущев во времена Гагарина.
Куда исправились, чего исправили? При чем здесь Гагарин?
«Где твое воображение, милый мой фантазер?» – пела Лариса Мондрус, танцуя твист с космонавтами. И в самом деле, где оно, это наше воображение? Где наша мягкая сила?
