Цивилизация
В своем романе 2004 года «Заговор против Америки» Филип Рот, согласно общему мнению, предсказал Трампа. Точнее, не собственно Трампа, а беззащитность любой страны, в том числе с укоренившимися демократическими институтами, перед приходом лидеров, которых теперь называют правыми популистами.
В романе на выборах 1940 года побеждает не Франклин Делано Рузвельт, а Чарльз Линдберг, знаменитый авиатор, совершивший в 1927 году трансатлантический перелет. Он же – автор слогана «Америка прежде всего», человек, поддерживавший нацистскую Германию, получивший из рук Геринга орден. Линдберг в романе Рота успешно устанавливает пронацистскую антисемитскую диктатуру.
Комментируя вдруг заново проснувшийся интерес к «Заговору против Америки», Филип Рот выразился в том смысле, что реальный Линдберг все-таки был герой, а Трамп – абсолютное ничтожество. Несмотря на то, что мировоззрение, в том числе политическое, у Рота было (суммировать его можно в одной фразе: Барак Обама наградил писателя National Humanities Medal), ни в одном из его 29 романов невозможно найти и намека на выражение этих взглядов. Он, по его собственным словам, пускал в свою прозу хаос – чтобы писательство не превратилось в упрощение, а значит, пропаганду, пусть даже «пропаганду самой жизни».
Контрпропагандист жизни умер 22 мая 2018 года в возрасте 85 лет, отказавшись от писательства в 80 и аскетически соблюдая свое обещание (нарушая его в малых формах), что, вероятно, было непросто сделать одному из самых плодовитых писателей в истории мировой литературы.
Рот так и не получил Нобелевскую премию, притом что писатель, в один ряд с которым его всегда ставили – Сол Беллоу, стал ее лауреатом еще в 1976-м. Наверное, Нобелевский комитет воротил от Филипа Рота нос из-за одной-единственной сцены в его прозе – мастурбации героя романа «Случай Портного» с использованием куска печени, который был потом подан к семейному еврейскому столу.
Еврейский юноша Александр Портной стал для Филипа Рота тем же, чем девочка по имени Лолита для Владимира Набокова – поводом для скандала, запретов, упреков и всемирной славы.
Как заметила одна критикесса, иронизируя над самой собой, читать девушке в 18 лет «Портного», это все равно, что читать девочке в 15 лет «Лолиту» — как ужасно узнать, какими глазами смотрят на нас мужчины.
Но является ли Нобелевский комитет девушкой 18 лет? Набоков без Нобеля, Рот без Нобеля – зачем вообще тогда нужна эта премия?
Филипа Рота, «заглянувшего в самое сердце американского еврея», после «Случая Портного» обвинили в антисемитизме: он показал быт – смешной и трагический – американцев-евреев, выходцев из Европы, слишком откровенно. Его проза была, с позволения сказать, фаллоцентричной, все мужские персонажи помешаны на сексе. Но у Сола Беллоу его главный персонаж Мозес Херцог – не в меньшей степени. У другого нобелевского лауреата – Исаака Зингера – тоже. Притом, что старик не стеснялся односложно отвечать на вопрос, что было главным в его жизни – «девки», а у смертного одра Рота его биограф Блейк Бэйли насчитал нескольку штук girlfriends сразу из нескольких поколений. А Джон Апдайк, Вуди Аллен…
Один из романов Рота называется «My life as a man», в русском переводе – «Моя мужская правда». На ней-то он и стоял, никогда, впрочем, не настаивая. Его проза – проза рассказчика, а не (а)морализатора.
Если бы Филип Рот заглянул в сердце и в штаны исключительно американских евреев его смерть столь ошеломляющим образом не отразилась бы в мировой прессе. Его не устают вспоминать, ведущие мировые издания посвящают ему по несколько материалов в один день вот уже в течение недели – и не могут остановиться.
Писатели такого масштаба давно не уходили из жизни, Нобели по литературе в последние годы не провоцировали такого ажиотажа – если это слово применимо к некрологам и коротким мемуарам. Причем колумнисты вспоминают даже не встречи с писателем, а свои первые впечатления от прочтения Рота. Еще бы: я и сам помню, как в начале 1980-х, стоя в метро, подчеркивал ногтем ту или иную фразочку в книге в желтой обложке, «Portnoy's Complaint», купленной в букинистическом магазине на улице Качалова, где даже в глухой застой можно было, всерьез покопавшись в полках, приобрести на английском и французском все, что душе угодно. Это ведь характерно, что теперь таких магазинов нет. Но это уже другая история…
Рот занимался тем, чем всегда занимается писатель – описывал человека. Просто он делал это на примере, как правило, еврея мужского пола, выходца, как и он сам из Ньюарка, штат Нью-Джерси. Иногда писателя, иной раз интеллектуала или преподавателя. Натан Цукерман, Давид Кепеш – протагонисты Рота, в которых, наверное, есть многое от самого писателя, но, тем не менее, они – плод его воображения.
И даже если сам Филип Рот, следуя обещанию Ингмара Бергмана «Встретимся в следующем сценарии!», мстил врагам из своей подлинной жизни, они при этом не переставали оставаться литературными персонажами. Критики убеждены, что, например, в романе «Мой муж – коммунист!» Рот вывел свою бывшую жену, актрису Клэр Блум, ответив ей на нелицеприятные мемуары «Покидая кукольный дом», где он изображен психопатом. Когда в 1996-м вышла книга Блум, рецензия в журнале «Тайм» была озаглавлена так: «Случай Клэр Блум». Тень «Случая Портного» нависала и над женой Рота.
Впрочем, как сказано многими, писатель не обязан быть хорошим человеком. К тому же и у самого Рота нет безукоризненно положительных персонажей.
Они у него, страшно сказать, как в жизни, обманывают, в том числе самих себя, запутываются, заходят в тупик, безнадежно разочаровываются во всем, умирают. Постоянно умирают. А смерть у старевшего Рота и вовсе становилась едва ли не главным персонажем.
Единственная по-настоящему документальная книга Рота – о его отце, Германе Роте, честном ньюаркском страховом агенте. В русском переводе книга называется «По наследству». Она имеет специальный подзаголовок – «Подлинная история». Герман Рот здесь не литературный персонаж, (он таковым побывал, как раз в «Заговоре против Америки»), а просто отец писателя. И он умирает. И Рот описывает его последние месяцы.
Пронзительная книга о сыновней любви. Безжалостная книга, потому что такова профессия писателя – он ведь, как гриф, собирает все, в том числе со своих родственников и знакомых, в том числе с трупов. «Меня разбудил собственный крик. На мертвом лице отца, при том, что его закрывал саван, я различил недовольство: я не так снарядил его в вечность. Поутру мне стало ясно, что он имел в виду эту книгу: ничего не поделаешь, профессия у меня беспардонная, и я писал ее все то время, пока он болел и умирал».
Сам Филип Рот так и не стал отцом. Но хорошо понимал отцовское мировосприятие. О них – его «Возмущение». Сколь многим знакомо это чувство «а идише папэ», еврейского отца – лишь бы сын не попал в историю, в данном случае – не загремел в армию на Корейскую войну. И не погиб. А он таки загремел в армию – и погиб. В 1952-м.
Никаких уроков и нравоучений. Но это самый антивоенный роман из антивоенных. Самый еврейский из еврейских – в нем слышны интонации и обертоны Исаака Бабеля. Самый отцовский из отцовских. «Мистеру Месснеру так и не было суждено оправиться от удара. «Я говорил ему, чтобы он поберегся, — сказал он жене, едва пролив первые слезы. – Но он же меня не слушал!»… Он забывал бриться, прекратил расчесывать волосы, и вскоре постоянные клиентки, пристыженно отводя глаза, принялись подыскивать в округе другого кошерного мясника, а то, и вовсе махнув рукой на традицию, отоваривались в супермаркете».
Великий писатель опознается по началам повестей, рассказов, романов и их концовкам – проделайте такой эксперимент, например, с повестями Юрия Трифонова.
Рот, мистифицируя собственную биографию, как-то заметил, что в 23-летнем возрасте в кафетерии Чикагского университета он обнаружил бумажку с почти двумя десятками фраз, которые не образовывали между собой никакой связи. Знак свыше! Все они стали потом началами его романов.
Он написал романов больше, чем два десятка, и продолжал писать, уже исчерпав эти фразы. Одна из них, еще до скандальной славы «Портного», сделала его знаменитым: «Когда я впервые увидел Бренду, она попросила меня подержать ее очки». Это первое предложение короткой, нежной повести о любви и расставании «Прощай, Колумбус», написанной им в 26 лет. И сразу – Национальная книжная премия. Примерно в этом же возрасте Томас Манн написал своих «Будденброков» — и стал знаменитым. Крупные формы пришли к Роту потом, а «Колумбуса», в отличие от его читателей, он терпеть не мог. Был и период сравнительно коротких романов уже старого мастера: например, «Умирающее животное» - совсем не нежное повествование о любви стареющего Давида Кепеша и юной девушки, и тоже о расставании, только самым жестоким, свойственным Роту, способом – она умирает раньше главного героя.
Отдельная история – разглядывать фотографии Рота. Можно выстроить целый сериал, где он в разном возрасте стоит в декорациях своих книг – унылых городских пейзажах Ньюарка. Молодой плейбоистого вида красавец с буйной иссиня-черной шевелюрой и едва наметившейся плешью, и — лысый мэтр с всклокоченными седыми патлами над ушами, разветвленными, подчиняющимися только законам топологии, бровями, тонкими строгими губами и еще более строгим взглядом (а)моралиста. Чем старше он становился, тем в большей степени в удивительно сложный пейзаж превращалось его лицо.
Биограф писателя Блейк Бэйли говорил: «Умирать – тяжелый труд, и Рот был трудягой». В 49 лет ему была диагностирована ишемическая болезнь сердца. Отношения с Клэр Блум когда-то довели его (и ее) до больницы. Но он работал – писал. И прожил чуть меньше своего отца, который «к восьмидесяти шести… чуть не полностью ослеп на правый глаз, но в остальном отличался отменным для своего возраста здоровьем…»
Рот не терял специфически еврейского чувства юмора – в конце концов, тот же «Случай Портного» — гомерически смешная книга. В 2012 году, как раз тогда, когда Рот бросил труд прозаика, он спросил у своего будущего биографа: «Вы когда-нибудь писали не о людях, которые беспробудно пили?» (предыдущие три книги Бэйли были о попивавших писателях). На что биограф ответил: «Вы будете у меня первым». Филип Рот не мог не оценить такой ответ.
За каждым большим писателем стоит огромная вселенная, которая с его смертью уходит ко дну, как Атлантида: довоенная Варшава Исаака Зингера, Чикаго Сола Беллоу, Ньюарк Филипа Рота. Но именно писатели и спасают от забвения эти удивительные миры.
Последняя фраза Рота из книги об отце: «Ничего нельзя забыть».
